Главная Беременность Критика о поэме Гоголя: Похождения Чичикова, или Мертвые души. Критика о «Мертвых душах» Гоголя Высказывания критиков о мертвых душах гоголя

Критика о поэме Гоголя: Похождения Чичикова, или Мертвые души. Критика о «Мертвых душах» Гоголя Высказывания критиков о мертвых душах гоголя

Рождение на свет такого уникального и художественно мощного произведения, как знаменитая поэма Николая Васильевича Гоголя «Мертвые души», произвело настоящее движение в среде русских литераторов и критиков. ().

Признаком силы этой поэмы является то, что все литераторы, писатели, поэты и критики в один голос говорили о неповторимости и важности этого произведения. Важно отметить мнение знаменитого русского критика Белинского, а также мнение его антагониста – критика Шевырева.

Критика Белинского: глубина общественной идеи

По мнению Белинского, «Мертвые души» стоят выше всего, что было в русской литературе. Главной причиной это является то, что это же ставшее бессмертным произведение содержит в себе глубину общественной идеи и высокую художественную выразительность образов и картин.

Гоголь сумел совместить в одной поэме живые, чрезвычайно важные национальные мотивы и высокохудожественные идеалы, которые помогли ему подчеркнуть и в необходимый момент выделить заложенные писателем в поэму идеи.

Белинский подчеркивает, что в поэме нет ничего комического и вызывающего смех, и очевидно, что у автора не было желания насмешить читателя, он преподносит выдуманные им события глубоко и серьезно, так как желает, чтобы подтекст его поэмы был услышан правильно, и чтобы истина стала по-настоящему открытой и очевидной для людей.

Белинский убежден, что данную поэму нельзя рассматривать со стороны привычной для гоголевского творчества сатиры, сам жанр «Мертвых душ» и замысел произведения, включающий целых три тома, говорит о том, что писатель желает, чтобы к образам и событиям поэмы относились с полной серьезностью и вниманием.

Недостатки «Мертвых душ» по мнению Белинского

Но несмотря на свою положительную оценку «Мертвых душ», Белинский выделяет и недостатки Гоголя. Он подчеркивает слабость гоголевского языка и отчасти напыщенный лиризм писателя, желающего превратиться из писателя и художника в едва ли не национального пророка.

Но скорее всего, своим немного преувеличенным лиризмом Гоголь хочет показать свое личное беспокойство и душевные переживания, касающиеся основной темы произведения.

Мнение критика Герцена

Критик Герцен посчитал «Мертвые души» удивительной книгой, которая своим прямолинейными обвинениями потрясла всю Россию.

Он выделяет, прежде всего, целесообразность поэмы и ее реалистичность, которая напоминает крик ужаса и стыда, который испытывает Гоголь за свою Отчизну.

Мнение критика Шевырева

В оценке значимости и художественной ценности «Мертвых душ» критик Шевырев – извечный антагонист Белинского и «натуральной школы» - больше всего выделяет двойственность творчества Гоголя и его внутреннюю противоречивость, которая находит отображение в его произведениях.

Шевырев предполагает, что в первую очередь, в поэме стоит обратить внимание на резкую и явную противоположность внешнего мира и его содержания с прекрасным миром искусства.

По мнению критика, только один Гоголь сумел настолько гармонично воплотить подобную противоречивость жизни в искусство, и сумел сделать это с пользой для людей и полным пониманием того, что именно необходимо выделить в этой неустанной борьбе между реальностью и вымыслом, без которой невозможно создать высокохудожественное произведение того уровня и смыслового наполнения.

Критика о поэме Н.В.Гоголя «Мертвые души» Подготовила Ученица 9 класса МКОУ СОШ №15 Х.Дыдымкин Разакова Милана Преподаватель: Василенко О.О. 2017-2018

Отрицательные отзывы критиков: Булгарин, Сенковский, Полевой Булгарин призвал многое в произведении Гоголя забавным и смешным, признал наличность умных замечаний, но заявил, что все эти счастливые частности тонут в странной смеси вздора, пошлостей и пустяков. В общем, «Мертвые души» показались ему произведением не совсем приличным и несерьезным. Гоголя он сравнил с Поль де Коком. Таково же отношение к «Мертвым Душам» Сенковского, – он не отрицает присутствия в «поэме» легкого остроумия, но не видит серьезной художнической наблюдательности: «стиль его грязен, картины зловонны», – говорит придирчивый критик, – правды русской жизни он в поэме не нашел.

Отрицательные отзывы критиков: Булгарин, Сенковский, Полевой Полевой, застарелый романтик, не мог переварить гоголевского реализма и признал в «Мертвых Душах» – грубую карикатуру, которая перешла за предел изящного. Произведение это он называет «неопрятной гостиницей», «клеветой на Россию». «Сколько грязи в этой поэме! – продолжает Полевой. – И приходится согласиться, что Гоголь – родственник Поль де Кока. Он – в близком родстве и с Диккенсом, но Диккенсу можно простить его грязь и уродливость за светлые черты, а их не найти у Гоголя».

Положительные отзывы критиков: Шевырев, К. Аксаков Кроме таких немногих суровых отзывов о «Мертвых душах», большинство было восторженных. Критики были поражены новизной явления, поражены богатством картин, типов и положений, но никто из них не решался высказаться по существу и с достаточной полнотой определить все значение «Мертвых Душ» для русской жизни, хотя каждый из них и торопился сказать, что эта поэма в общественном смысле явление очень знаменательное (Котляревский).

Положительные отзывы критиков: Шевырев, К. Аксаков Из серьезной критики надо указать отзыв Шевырева, который, впрочем, слишком много говорит о будущих русских идеальных героях, обещанных Гоголем. Этот критик указал, между прочим, на торжество реализма в нашем искусстве и на то значение, которое в этой победе сыграли «Мертвые Души». Константин Аксаков от произведения Гоголя был в таком восхищении, что поставил Гоголя рядом с Гомером и Шекспиром.

Колебания Белинского в отношении «Мертвых Душ» Это вызвало даже резкую отповедь Белинского, в защиту униженных мировых гениев. Сам Белинский не посвятил «Мертвым Душам» целой статьи, но несколько раз в разных работах отзывается о них сочувственно. «Мертвые Души», по его словам, «творение чисто русское, национальное, выхваченное из тайника народной жизни, столь же истинное, сколько и патриотическое, беспощадно сдергивающее покров с действительности и дышащее страстною, нервистою, кровною любовью к плодовитому зерну русской жизни. «Мертвые души», по словам этого знаменитого критика, – творение, необъятно художественное по концепции и выполнению, по характерам действующих лиц и подробностям русского быта и, в то же время, глубокое по мысли, социальное, общественное и историческое». Белинский был живо затронут также лиризмом Гоголя, романтическими порывами его души, его страстным исканием живой русской души.

Спасибо за внимание.

Это творение чисто русское, национальное, выхваченное из тайника народной жизни, столько же истинное, сколько и патриотическое, беспощадно сдергивающее покров с действительности и дышащее страстною, нервистою, кровною любовью к плодовитому зерну русской жизни; творение необъятно художественное по концепции и выполнению, по характерам действующих лиц и подробностям русского быта - и в то де время глубокое по мысли, социальное, общественное и историческое…

В «Мертвых душах» автор сделал такой великий шаг, что все, доселе им написанное, кажется слабым и бледным в сравнении с ними… В «Мертвых душах» он совершенно отрешился от малороссийского элемента и стал русским национальным поэтом во всем пространстве этого слова. При каждом слове его поэмы читатель может говорить:

Этот русский дух ощущается и в юморе, и в иронии, и в выражении автора, и в размашистой силе чувств, и в лиризме отступлений, и в пафосе всей поэмы, и в характерах действующих лиц, от Чичикова до Селифана и «подлеца чубарого» включительно, - в Петрушке, носившем с собою особенный воздух, и в будочнике, который при фонарном свете, впросонках, казнил на ногте зверя и снова заснул. Знаем, что чопорное чувство многих читателей оскорбится в печати тем, что так субъективно свойственно ему в жизни, и назовет сальностями выходки вроде казненного на ногте зверя; но это значит не понять поэмы, основанной на пафосе действительности, как она есть.

«Мертвые души» прочтутся всеми, но понравятся, разумеется, не всем. В числе многих причин есть и та, что «Мертвые души» не соответствуют понятию толпы о романе, как о сказке, где действующие лица полюбили, разлучились, поженились и стали богаты и счастливы. Поэмою Гоголя могут вполне насладиться только те, кому доступна мысль и художественное выполнение создания, кому важно содержание, а не «сюжет»; для восхищения всех прочих остаются только места и частности. Сверх того, как всякое глубокое создание, «Мертвые души» не раскрываются вполне с первого чтения даже для людей мыслящих: читая их во второй раз, точно читаешь новое, никогда не виданное произведение. «Мертвые души» требуют изучения. К тому же еще должно повторить, что юмор доступен только глубокому и сильно развитому духу. Толпа не понимает и не любит его. У нас всякий писака так и таращится рисовать бешеные страсти и сильные характеры, списывая их, разумеется, с себя и с своих знакомых. Он считает для себя унижением снизойти до комического и ненавидит его по инстинкту, как мышь кошку. «Комическое» и «юмор» большинство понимает у нас как шутовское, как карикатуру, - и мы уверены, что многие не шутя, с лукавою и довольною улыбкою от своей проницательности, будут говорить и писать, что Гоголь в шутку назвал свой роман поэмою… Именно так! Ведь Гоголь большой остряк и шутник, и что за веселый человек, боже мой! Сам беспрестанно хохочет и других смешит. Именно так, вы угадали, умные люди…

Что касается до нас, то, не считая себя вправе говорить печатно о личном характере живого писателя, мы скажем только, что не в шутку Гоголь назвал свой роман «поэмою» и что не комическую поэму разумеет он под нею. Это нам сказал не автор, а его книга. Мы не видим в ней ничего шуточного и смешного; ни в одном слове не заметили мы намерения автора смешить читателя: все серьезно, спокойно, истинно и глубоко… Не забудьте, что книга эта есть только экспозиция, введение в поэму, что автор обещает еще две такие же большие книги, в которых мы снова встретимся с Чичиковым и увидим новые лица, в которых Русь выразится с другой своей стороны… Нельзя ошибочнее смотреть на «Мертвые души» и грубее понимать их, как видя в них сатиру…

(В.Г. Белинский «Похождения Чичикова, или Мертвые души» )

Так глубоко значение, являющееся нам в «Мертвых душах» Гоголя! Пред нами возникает новый характер создания, является оправдание целой сферы поэзии, сферы, давно унижаемой; древний эпос, восстает пред нами… Пред нами, в этом произведении, предстает чистый, истинный, древний эпос, чудным образом возникший в России; предстает он пред нами, затемненными целым бесчисленным множеством романов и повестей, давно отвыкшими от эпического наслаждения. Какие новые струны наслаждения искусством разбудил в нас он.

Некоторым может показаться странным, что лица у Гоголя сменяются без особенной причины; это им скучно; но основание упрека лежит опять в избалованности эстетического вкуса, как оно есть. Именно эпическое созерцание допускает это спокойное появление одного лица за другим, без внешней связи, тогда как один мир объемлет их, связуя их глубоко и неразрывно единством внутренним.

Если сказать несколько слов о самом произведении, то первый вопрос, который нам бы сделали, будет: какое содержание? Мы сказали, что здесь нечего искать содержания романов и повестей; это поэма, и, разумеется, в ней лежит содержание поэмы. Не входя подробно в раскрытие первой части, в которой во всей, разумеется, лежит одно содержание, мы можем указать, по крайней мере, на ее окончание, так чудно, так естественно вытекающее. Чичиков едет в бричке, на тройке; тройка понеслась шибко, и кто бы ни был Чичиков, хоть он и плутоватый человек, и хоть многие и совершенно будут против него, но он был русский, он любил скорую езду, - и здесь тотчас это общее народное чувство, возникнув, связало его с целым народом, скрыло его, так сказать; здесь Чичиков, тоже русский, исчезает, поглощается, сливаясь с народом в этом общем ему всему чувстве. Пыль от дороги поднялась и скрыла его; не видать, кто скачет, - видна одна несущаяся тройка. И когда здесь, в конце первой части, коснулся Гоголь общего субстанциального чувства русского, то вся сущность (субстанция) русского народа, тронутая им, поднялась колоссально, сохраняя ее связь с образом, ее возбудившим. Здесь проникает наружу и видится Русь, думаем мы, тайным содержанием всей его поэмы. И какие это строки, что дышит в них! И как, несмотря на мелочность предыдущих лиц и отношений на Руси, - как могущественно выразилось то, что лежит в глубине, то сильное, субстанциальное, вечное, не исключаемое нисколько предыдущим. Это дивное окончание, повершающее первую часть, так глубоко связанное со всем предыдущим и которое многим покажется противоречием, - каким чудным звуком наполняет оно грудь, как глубоко возбуждаются все силы жизни, которую чувствуешь в себе разлитою вдохновенно по всему существу.

Ни разу еще, ни в одном произведении нашей литературы не был так глубоко, так всесторонне изображен русский человек, как в «Мертвых душах», и что всего замечательнее, нигде еще не представал перед нами русский человек в таком выгодном свете, как в «Мертвых душах». А великорусская песня! песня русская, как называется она, и справедливо: ибо стало это племя не имеет односторонности, когда могло создать все государство и слить во живое едино все, с первого взгляда разнородные, враждующие члены; имя: «Русский» осталось за ним и вместе с Россией. Когда хотят говорить отдельно о действиях других племен, то придают им их племенное имя, потому что, отдельно взятые, они представляют, каждое, односторонность, от которой освобождаются, становясь русскими, с помощью великорусского элемента. А великорусское племя, следовательно, не имело этой односторонности или уничтожило ее самобытно, в своей собственной жизни, когда создало целое государство и дало в нем развиться свободно всем частям. Итак, имя «русский» слилось с этим племенем, духом которого живет и дышит государство; название: русская песня, осталось преимущественно, и по праву за песнею великорусскою. А русская песня, которую так часто вспоминает Гоголь в своей поэме, русская песня! Что лежит в ней? Как широк напев ее! Кажется, дух и образ великого, могучего пространства, о котором так прекрасно говорит Гоголь, лежит в ней. Нет ей конца, бесконечная песня, как называет ее он же. В самом деле, нельзя сказать, что русская песня оканчивается; она не оканчивается, но уносится. Когда слушаешь, как широкие волны звуков раздаются слабее и слабее и наконец затихают так, что слух едва ловит последние звуки русской песни - нет, она не кончилась, не унеслась, удалилась только и где-то поется, вечно поется.

(К.С. Аксаков «Несколько слов о поэме Гоголя “Похождения Чичикова, или Мертвые души”» )

А что греха таить, господа. Ведь «Мертвые души» и точно тяжелая книга и страшная. Страшная и не для одного автора. Чего заглавие-то одно стоит.

Что бы было с нашей литературой, если бы он один за всех нас не подъял когда-то этого бремени и этой муки и не окунул в бездонную телесность нашего столь еще робкого, то рассудительного, то жеманного, пусть даже осиянно-воздушного пушкинского слова.

(Иннокентий Анненский «Эстетика “Мертвых душ” и ее наследье» )

Давно не встречали мы произведения, в котором внешняя жизнь и содержание представляли бы такую резкую и крайнюю противоположность с чудным миром искусства, в котором положительная сторона жизни и творящая сила изящного являлись бы в такой разительной между собой борьбе, из которой один лишь талант Гоголя мог выйти достойно с венцом победителя. Может быть, таков должен быть характер современной поэзии вообще - как бы то ни было, но здесь первый источник разногласию мнений, которыми встречено произведение.

Раскроем сначала сторону жизни внешней и проследим поглубже те пружины, которые поэма приводит в движение. Кто герой ее? Плутоватый человек, как выразился сам автор. В первом порыве негодования против поступков Чичикова можно бы прямее назвать его и мошенником. Но автор раскрывает нам глубоко всю тайную психологическую биографию Чичикова; берет его от самых пелен, проводит через семью, школу и все возможные закоулки жизни, и нам открывается ясно все развитие его жизни, и мы увлечены необыкновенным даром постижения, какой раскрыт автором при чудной анатомии его характера. Внутренняя наклонность, уроки его отца и обстоятельства воспитали в Чичикове страсть к приобретению. Проследив героя вместе с автором, мы смягчаем имя мошенника - и согласны его даже переименовать в приобретателя. Что же? герой, видно, пришелся по веку. Кто ж не знает, что страсть к приобретению есть господствующая страсть нашего времени, и кто не приобретает? Конечно, средства к приобретению различны, но когда все приобретают, нельзя же не испортиться средствам - и в современном мире должно же быть более дурных средств к приобретению, чем хороших. Если с этой точки зрения взглянуть на Чичикова, то мы не только поддадимся на приглашение автора назвать его приобретателем, но даже принуждены будем воскликнуть вслед за автором: да уж полно, нет ли в каждом из нас какой-нибудь части Чичикова? Страсть к приобретению ужасно как заразительна: на всех ступенях многосложной лестницы состояний человека в современном обществе едва ли не найдется по нескольку Чичиковых. Словом, всматриваясь все глубже и пристальнее, мы наконец заключим, что Чичиков в воздухе, что он разлит по всему современному человечеству, что на Чичиковых урожай, что они как грибы невидимо рождаются, что Чичиков есть настоящий герой нашего времени, и, следовательно, по всем правам может быть героем современной поэмы.

Но из всех приобретателей Чичиков отличился необыкновенным поэтическим даром в вымысле средства к приобретению. Какая чудная, подлинно вдохновенная, как называет ее автор, мысль осенила его голову! Раз поговоривши с каким-то секретарем, и услыхав от него, что мертвые души по ревизской сказке числятся и годятся в дело, Чичиков замыслил скупить их тысячу, переселить на Херсонскую землю, объявить себя помещиком этого фантастического селения и потом обратить его в наличный капитал посредством залога. Не правда ли, что в этом замысле есть какая-то гениальная бойкость, какая-то удаль плутовства, фантазия и ирония, соединенные вместе? Чичиков в самом деле герой между мошенниками, поэт своего дела: посмотрите, затевая свой подвиг, какою мыслию он увлекается: «А главное-то хорошо, что предмет-то покажется всем невероятным, никто не поверит». Он веселится своему необычному изобретению, радуется будущему изумлению мира, который до него не мог выдумать такого дела, и почти не заботится о последствиях в порыве своей предприимчивости. Самопожертвование мошенничества доведено в нем до крайней степени: он закален в него, как Ахилл в свое бессмертие, а потому, как он, бесстрашен и удал…

(С.П. Шевырев «Похождения Чичикова, или Мертвые души. Поэма Гоголя» )

«Мертвые души» потрясли всю Россию. Предъявить современной России подобное обвинение было необходимо. Это история болезни, написанная рукою мастера. Поэзия Гоголя - это крик ужаса и стыда, который издает человек, опустившийся под влиянием подлой жизни, когда он вдруг увидит в зеркале свое оскотинившееся лицо. Но чтобы подобный крик мог вырваться из груди, надобно было, чтобы в ней оставалось что-то здоровое, чтобы жила в ней великая сила возрождения…

«Мертвые души» - удивительная книга, горький упрек современной Руси, но не безнадежный. Там, где взгляд может проникнуть сквозь туман нечистых, навозных испарений, там он видит удалую, полную силы национальность.

(Герцен о творчестве Гоголя )

В.Г. Белинский . Похождение Чичикова, или Мертвые души. Поэма Н. Гоголя

К.С. Аксаков . Несколько слов о поэме Гоголя: Похождения Чичикова, или Мертвые души

Похождения Чичикова, или Мертвые души. Поэма Н. Гоголя. Статья первая

Похождения Чичикова, или Мертвые души. Поэма Н. Гоголя. Статья вторая

Никакие материалы этого сайта не являются публичной офертой.

Впечатление от вышедшей книги Гоголя было поистине ошеломляющим. Вокруг нее сразу же разгорелись ожесточенные споры, ставшие одним из самых острых эпизодов идейной борьбы в русской литературе первой половины 40-х годов. По справедливому замечанию Белинского, эти «беспрерывные толки и споры» о «Мертвых душах» были вопросом столько же литературным, сколько и общественным, явились «столкновением старых начал с новыми», битвой «двух эпох». С яростной бранью ополчилась против Гоголя реакционная критика. Греч назвал поэму Гоголя смесью вздора, пошлости и пустяков, а мир, показанный в ней, определил как мир негодяев, который никогда не существовал и не мог существовать, слог же — представляющим собою «дерзновенное восстание против правил грамматики и логики» (Северная пчела, 1842, № 137). Сенковский писал, что Гоголь в «Мертвых душах» систематически унижает русских людей, что ряд лиц, особенно из простого народа, «вызывает тошноту», и поэтому не случайно многие не хотят знакомиться с «нечистыми» героями произведения, и если «порядочные русские в действительности неохотно сближаются с людьми низкого сословия», причиною тому должен быть распространившийся между ними «благородный вкус к изяществу, опрятности». По мнению Сенковского, образ Чичикова «не жизнь, а фикция». Читая «Мертвые души», надо «забыть русский язык. В поэме нет ни языка, ни логики, ни отделки, ни порядка в предложениях» (Библиотека для чтения, 1842, т. 53, отд. XI.).

К Булгарину, Гречу, Сенковскому присоединился Н. Полевой, считавший «Мертвые души» показателем полного падения дарования Гоголя. Содержание поэм и представляется Полевому невообразимой чепухой, грубой карикатурой, в которой лица — небывалые преувеличения, отвратительные мерзавцы или полные дураки, а «описания в подробностях таковы, что невольно бросаешь книжку». «Мертвые души» —это клевета на человека, клевета на родную землю, на русских людей. Слог и язык самого автора не уступает в грубости и пошлости слогу и языку героев произведения и этим нескладным, неясным русским языком Гоголь «изъясняет мысль, что почитает себя каким-то учителем своих соотечественников». «Что можно сказать о таком создании», — восклицает Полевой и отвечает: «Искусство в «Мертвых душах» и не ночевало. Поэма не имеет к нему никакого отношения. Она явление — вне искусства» (Русский вестник, 1842, № 5—6. Отдел III. Критика.).

По-иному выступили против поэмы Гоголя славянофилы. Один из их лидеров, С. И. Шевырев, признавая наличие у Гоголя «чудного дара», настойчиво проводил мысль, что этот «чудный дар» заключается в юморе, в смехе, основой которого является «безвредная бессмыслица», что юмор Гоголя есть нечто субъективное, привносимое писателем в действительность, отчего все предметы становятся у него «смешною стороною». Смехом, а не чем иным Гоголь «забирает в свои владений» и «грубый скарб низменной природы человека». Смех часто «увлекает фантазию поэта» настолько, что «характеры выходят из границ своей истины и это ограничивает взгляд на изображаемую действительность, мешает обхватывать жизнь во всей ее полноте и в широком объеме», дает только одну отрицательную, смешную сторону (Москвитянин, 1842, № 7, ч. IV,). Правда, Шевырев приветствует обещание Гоголя в первом томе «Мертвых душ» показать читателю в последующих частях поэмы «все несметное богатство русского духа», верит в то, что писатель свое обещание выполнит, а пока призывает Гоголя отказаться от изображения «низкой действительности» и обратиться к светскому быту.

Весь пафос статьи Шевырев направляет против сатирического, обличительного, общественного характера «Мертвых душ».

Высоко оценил «Мертвые души» В. Майков. «Ни разу еще ни в одном произведении нашей литературы», читаем у него, «не был так глубоко , так всесторонне изображен русский человек, как в «Мертвых душах», и что всего замечательнее, нигде еще не представал перед нами русский человек в таком выгодном свете, как в «Мертвых душах». По Майкову, Гоголь расшевелил читающий люд, пробудил внимание к современной жизни, к переоценке многих бесспорных до появления поэмы ценностей: моральных, нравственных, эстетических. Гоголь не упускает общечеловеческого начала. Его герои прежде всего люди. В каждом из них читатель обнаружит общечеловеческие движения (радость, скорбь, привязанность, равнодушие, неприязнь), и это вызывает «сочувствие не разучившегося думать и чувствовать читателя». Хотя в большинстве своем герои у Гоголя «скучны, противны», они «живая жизнь», а последняя всегда отрадна сама по себе, независимо от определяющих ее условий. Жизнь, как таковая, великое благо, и герои «Мертвых душ» живут всеми силами своего существа. «Смотришь и размышляешь, что совершают они на основании общечеловеческих побуждений и что является прямым следствием местных и исторических условий». Читатель «невольно чувствует довольство от сообщества с этими совершенно живыми людьми» (Майков В . Критические статьи (1845—1847 гг.). СПб., 1891, с. 265-266.).

В подобной оценке героев «Мертвых душ» В. Майков неожиданно перекликался с К. С. Аксаковым, писавшим, что Гоголь «не лишает лицо, отмеченное мелкостью, низостью, ни одного человеческого движенья» (Аксаков К. С . Несколько слов о поэме Н. В. Гоголя «По* хождения Чичикова, или Мертвые души». М., 1842, с. 13.).

Из приведенного материала видно, что разгоревшиеся вокруг поэмы Гоголя споры были по существу спорами не столько о «Мертвых душах», сколько спорами о творчестве Гоголя в целом, об искусстве вообще, его задачах, роли, цели и назначении, о путях развития русской литературы.

С резкой отповедью реакционной журналистике и с критикой, предварявшей суждения В. Майкова о «Мертвых душах», выступил В. Белинский, утверждая великое значение творения Гоголя. «Мертвые души» дали Белинскому бесценный материал для разработки теории реализма, для развития русского общественного и эстетического сознания. С присущей ему страстностью и прямотой говорил Белинский о полном непонимании большинством читателей поэмы Гоголя, о характере его юмора, который не привносится писателем в действительность, а отражает ее самое, ее ненормальные, пошлые, уродливые стороны. Комизм Гоголя не в способности находить во всем смешное, но в «верности жизни, в способности не щадить ничтожества, не скрывать и не скрашивать его безобразия, так как и пленяя изображением этого ничтожества, Гоголь возбуждает к нему отвращение. Юмор Гоголя — могущественное орудие духа отрицания, разрушающее старое и приготовляющее новое» (Белинский В . Г . Полн. собр. соч. в 13-ти т. М., 1956, т. VI, с. 538.). «Оружием юмора Гоголь служит высокому и прекрасному» (X, 199). «Смех, — писал и Герцен,— одно из самых сильных орудий против всего, что отжило и еще держится, бог знает на чем, важной развалиной, мешая расти свежей жизни и пугая слабых» (Герцен А. И. Полн. собр. соч. в 30-ти т. JL, 1952, т. XIII, с. 190.).

В первой же рецензии, посвященной «Мертвым душам», Белинский писал, что новое произведение Гоголя есть «творение чисто русское, национальное, выхваченное из тайника народной жизни, столько же истинное, сколько и патриотическое, беспощадно сдергивающее покров с действительности и дышащее страстною, нервистою, кровною любовию к плодовитому зерну русской жизни; творение необъятно художественное по концепции и выполнению, по характерам действующих лиц и подробностям русского быта — и в то же время глубокое по мысли, социальное, общественное и историческое... В «Мертвых душах» автор сделал такой великий шаг, что все, досоле им написанное, кажется слабым и блед-ным в сравнении с ними» (Белинский В . Г . Полн. собр. соч. в 13-ти т. М., 1956, т. VI, 217).

«Мертвые души» вышли в свет в 1842 году и волей-неволей оказались в центре совершавшегося эпохального раскола русской мысли XIX века на славянофильское и западническое направления. Славянофилы отрицательно оценивали петровские реформы и видели спасение России на путях православно-христианского ее возрождения. Западники идеализировали петровские преобразования и ратовали за их углубление. А Белинский, увлекаясь французскими социалистами, даже настаивал на революционных изменениях существующего строя. Он отрекся от идеалистических воззрений 1830-х годов, от религиозной веры и перешел на материалистические позиции. В искусстве слова он все более и более ценил мотивы социально-обличительные, а к религиозно-нравственным проблемам относился уже скептически. И славянофилы, и западники хотели видеть в Гоголе своего союзника. А полемика между ними мешала объективному пониманию содержания и формы «Мертвых душ».

После выхода в свет первого тома поэмы на нее откликнулся Белинский в статье «Похождения Чичикова, или Мертвые души» (Отечественные записки. – 1842. – № 7). Он увидел в поэме Гоголя «творение чисто русское, национальное, выхваченное из тайника народной жизни, столько же истинное, сколько и патриотическое, беспощадно сдергивающее покров с действительности и дышащее страстною, нервистою, кровною любовью к плодовитому зерну русской жизни». Русский дух поэмы «ощущается и в юморе, и в иронии, и в размашистой силе чувств, и в лиризме отступлений, и в пафосе всей поэмы, и в характерах действующих лиц, от Чичикова до Селифана и „подлеца Чубарого “ включительно… Нигде ни в одном слове автор не намерен смешить читателя: все серьезно, спокойно, истинно и глубоко… Нельзя ошибочнее смотреть на „Мертвые души“ и грубее их понимать, как видя в них сатиру».

Одновременно с этой статьей Белинского вышла в Москве брошюра славянофила К. С. Аксакова «Несколько слов о поэме Гоголя „Похождения Чичикова, или Мертвые души“». К. С. Аксаков противопоставил поэму Гоголя современному роману, явившемуся в свет в результате распада эпоса. «Древний эпос, перенесенный из Греции на Запад, мелел постепенно; созерцание изменялось и перешло в описание». «Название поэмы сделалось укоризненно-насмешливым именем. Все более и более выдвигалось происшествие, уже мелкое и мелеющее с каждым шагом, и наконец сосредоточило на себе все внимание, весь интерес устремился на происшествие, на анекдот, который становился хитрее, замысловатее, занимал любопытство, заменившее эстетическое наслаждение; так снизошел эпос до романов и, наконец, до французской повести. Мы потеряли, мы забыли эпическое наслаждение; наш интерес сделался интересом интриги, завязки: чем кончится, как объяснится такая-то запутанность, что из этого выйдет?»

И вдруг является поэма Гоголя, в которой мы с недоумением ищем и не находим «нити завязки романа», ищем и не находим «интриги помудренее». «На это на все молчит поэма; она представляет вам целую сферу жизни, целый мир, где опять, как у Гомера, свободно шумят и блещут воды, всходит солнце, красуется вся природа и живет человек». Конечно, «Илиада» Гомера не может повториться, да Гоголь и не ставит такой цели перед собой. Он возрождает «эпическое созерцание», утраченное в современной повести и романе. «Некоторым может показаться странным, что лица у Гоголя сменяются без особенной причины: это им скучно; но основание упрека лежит опять-таки в избалованности эстетического чувства. Именно эпическое созерцание допускает это спокойное появление одного лица за другим, без внешней связи, тогда как один мир объемлет их, связуя их глубоко и неразрывно единством внутренним». Какой же мир объемлет поэма Гоголя, какой единый образ объединяет в ней все многообразие явлений и характеров? «В этой поэме обхватывается широко Русь», тайна русской жизни заключена в ней и хочет выговориться художественно.

Таковы основные мысли брошюры К. С. Аксакова, слишком отвлеченной от текста поэмы, но проницательно указавшей на принципиальные отличия «Мертвых душ» от классического западноевропейского романа. К сожалению, этот взгляд остался неразвитым и не закрепился в сознании читателей и в подходе исследователей к анализу гоголевской поэмы. Восторжествовала точка зрения Белинского, которую он высказал не в первой, а в последующих статьях, полемически направленных против брошюры Аксакова.

В статье «Несколько слов о поэме Гоголя „Похождения Чичикова, или Мертвые души“» (Отечественные записки. – 1842. – № 8), полемизируя с брошюрой К. С. Аксакова, Белинский говорит: «В смысле поэмы „Мертвые души“ диаметрально противоположны „Илиаде“. В „Илиаде“ жизнь возведена на апофеозу; в „Мертвых душах“ она разлагается и отрицается; пафос „Илиады“ есть блаженное упоение, проистекающее от созерцания дивно божественного зрелища; пафос „Мертвых душ“ есть юмор, созерцающий жизнь „сквозь видимый миру смех и незримые, неведомые ему слезы“».

В первой статье Белинский подчеркивал жизнеутверждающий пафос «Мертвых душ», теперь он делает акцент на обличении и отрицании. Еще более усиливается это в следующей статье, где Белинский откликается уже на возражения К. С. Аксакова в девятом номере «Москвитянина» за 1842 год. Белинский и называет эту статью «Объяснение на объяснение по поводу поэмы Гоголя „Мертвые души“» (Отечественные записки. – 1842. – № 11). Обращая внимание на слова Гоголя в первом томе о «несметном богатстве русского духа», Белинский с иронией говорит: «Много, слишком много обещано, так много, что негде и взять того, чем выполнить обещание, потому что того и нет еще на свете…» «Не зная, как, впрочем, раскроется содержание в двух последних частях, мы еще не понимаем ясно, почему Гоголь назвал „поэмою“ свое произведение, и пока видим в этом названии тот же юмор, каким растворено и проникнуто насквозь это произведение… И поэтому великая ошибка писать поэму, которая может быть возможна в будущем».

Получается, что Белинский глубоко сомневается теперь в позитивном, жизнеутверждающем начале русской жизни, считает устремления творческой мысли Гоголя рискованными и видит преимущество «Мертвых душ» над эпосом в глубине и силе обличения темных сторон русской действительности. Вслед за этими двумя статьями Белинского, воспринятыми догматически как последнее слово никогда не ошибавшегося великого критика-демократа и социалиста, несколько поколений русских читателей и литературоведов видели в «Мертвых душах» Гоголя только беспощадную сатиру на «мерзости» крепостнической действительности.

Гоголя огорчала односторонность Белинского и его друзей в оценке поэмы. В письме к другу из Рима он сетовал: «Разве ты не видишь, что еще и до сих пор все принимают мою книгу за сатиру и личность, тогда как в ней нет и тени сатиры и личности, что можно заметить вполне только после нескольких чтений». И он спешил убедить современников в том, что его поняли неправильно, что задуманный им второй том все поставит на свои места и выпрямит возникшее в восприятии его поэмы искривление.