Женщины в Великой Отечественной войне: влияние и роль, интересные факты. Роль женщины во время великой отечественной войны

«До сих пор не совсем понимаю,
Как же я, и худа, и мала,
Сквозь пожары к победному Маю
В кирзачах стопудовых дошла… »

Юлия Друнина

О подвигах женщин в Великой Отечественной войне написано много. Кто сегодня скажет: сколько их, известных и безымянных героинь, прошло тяжкими дорогами Войны? Сколько их не вернулось? Кто была та девушка в санитарной машине с ранеными, попавшей в засаду у села Б. Зимницы, которая до последнего отстреливалась из пулемета от уверенных в легкой победе гитлеровцев? Враг дорого заплатил за эту победу.

По статистике не менее 800 тысяч женщин стали летчицами, танкистами, зенитчицами, пулеметчицами, разведчицами, снайперами, связистками, медсестрами и санинструкторами и др. Женщины-воины с честью выполнили свой долг во всех родах войск. За время Войны орденами и медалями были награждены около 150 тысяч женщин-воинов Красной Армии, более 90 женщинам присвоено звание Героя Советского Союза.

Санинструктор

У Войны не женское лицо. Мужчинам на фронте тяжело, но женщинам гораздо тяжелее. Самую многочисленную группу женщин непосредственно на передовой линии фронта составляли санинструкторы. Откуда у этих, порой хрупких, созданий хватало сил вытаскивать под огнем противника десятки раненых, каждый из которых был гораздо тяжелее самого санинструктора. Далеко не каждому мужчине это под силу. А они справлялись. И гибли наравне с солдатами. Красный крест не спасал от пули врага.

« …Я пришла из школы в блиндажи сырые,
От Прекрасной Дамы в «мать» и «перемать»,
Потому что имя ближе, чем «Россия»,
Не могла сыскать »

Эти строки принадлежат перу Юлии Владимировны Друниной, женщины-фронтовика с трагической судьбой. Наверное, более точно описать такое разительное перевоплощение от романтической юности в кровавую реальность Войны невозможно . С юных лет Друнина готовила себя к литературной деятельности: писала стихи, успешно участвовала в творческих конкурсах. Но Война внесла свои коррективы. С самого начала Войны Юля записалась в добровольную санитарную дружину, окончила курсы медсестер. В августе 1941 года она работала под Можайском на строительстве оборонительных сооружений. Во время одного из авиа-налетов она, отстав от своего отряда, потерялась. Прибившись к группе пехотинцев, которым нужна была санитарка, она 13 дней по тылам противника выбиралась из окружения. После смерти тяжелобольного отца в 1942 году Друнина попросилась на фронт , и была направлена в 667-й стрелковый полк 218-й стрелковой дивизии.

В 1943 году после серьезного ранения Юлия Владимировна была комиссована. Через некоторое время она снова прошла освидетельствование и была признана годной к военной службе и направлена в 1038-ой самоходный артиллерийский полк 3-го Прибалтийского фронта. Под огнем противника она бесстрашно перевязывала раненых бойцов и вытаскивала их с поля боя . Во время одной из наступательных операций она в течение дня оказала помощь 17 бойцам и вынесла их вместе с оружием с поля боя. В 1944 году, во время одного из боев, она была сильно контужена, после чего, в ноябре, получила инвалидность и была окончательно комиссована в звании старшины медицинской службы. За боевые отличия Юлия Владимировна Друнина была награждена орденом Красной звезды и медалью «За отвагу».

«Я только раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу — во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне»

Вернувшись в Москву, Друнина поступила в литературный институт, а с 1945 года начала активно печататься. Через два года ее приняли в Союз писателей. Так началась ее литературная карьера.

В одном полку с Юлией Друниной воевала санинструктор Зинаида Александровна Самсонова, которой на момент гибели было всего 19 лет. Ей поэтесса посвятила одно из самых проникновенных стихотворений «Зинка» .

Мы легли у разбитой ели.
Ждем, когда же начнет светлеть.
Под шинелью вдвоем теплее
На продрогшей, гнилой земле.

- Знаешь, Юлька, я — против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Дома, в яблочном захолустье,
Мама, мамка моя живет.
У тебя есть друзья, любимый,
У меня — лишь она одна.

За порогом бурлит весна.

Старой кажется: каждый кустик
Беспокойную дочку ждет...
Знаешь, Юлька, я — против грусти,
Но сегодня она не в счет.

Отогрелись мы еле-еле.
Вдруг приказ: «Выступать вперед!»
Снова рядом, в сырой шинели
Светлокосый солдат идет.

С каждым днем становилось горше.
Шли без митингов и знамен.
В окруженье попал под Оршей
Наш потрепанный батальон.

Зинка нас повела в атаку.
Мы пробились по черной ржи,
По воронкам и буеракам
Через смертные рубежи.

Мы не ждали посмертной славы.-
Мы хотели со славой жить.
...Почему же в бинтах кровавых
Светлокосый солдат лежит?

Ее тело своей шинелью
Укрывала я, зубы сжав...
Белорусские ветры пели
О рязанских глухих садах.

- Знаешь, Зинка, я против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Где-то, в яблочном захолустье,
Мама, мамка твоя живет.

У меня есть друзья, любимый,
У нее ты была одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом стоит весна.

И старушка в цветастом платье
У иконы свечу зажгла.
...Я не знаю, как написать ей,
Чтоб тебя она не ждала?!»

Закончив в 1939 году семилетнюю школу, Зинаида Самсонова два года проработала санитаркой в доме инвалидов, откуда была мобилизована на строительство оборонительных сооружений на подступах к Москве. Осенью 1942 года, после окончания курсов медицинских сестер Егорьевского медицинского училища, была призвана в Красную Армию . Зинаида Александровна оказывала первую медицинскую помощь раненым на переднем крае во время Сталинградской и Курской битв. Особо отличилась она при форсировании Днепра. 24 сентября Самсонова переправилась на правый берег в составе первого десантного отряда передовых частей 47 армии. Отрезанные от основных частей массированным огнем противника наши десантники самоотверженно удерживали и расширяли захваченный плацдарм. Отважная санинструктор в первый же день боев уничтожила трех гитлеровцев . Во время многочисленных немецких контратак под беспрерывным огнем противника она смогла оказать помощь, вынести с поля боя и переправить на левый берег более 30 бойцов и офицеров. 27 сентября 1943 года Самсонова, умело действуя автоматом и гранатами, приняла активное участие в отражении немецкой контратаки близ села Пекари.

За проявленную стойкость, мужество и отвагу на правом берегу Днепра в борьбе с немецкими оккупантами Зинаида Александровна Самсонова была представлена к званию Героя Советского Союза.

После форсирования Днепра она участвовала в боях за Киев и Житомир. В конце ноября 1943 года дивизия, в которой служила санинструктор Самсонова, была переброшена на Белорусский фронт. 27 января 1944 года в бою за деревню Холм Гомельской области старший сержант Самсонова погибла . Пуля немецкого снайпера настигла Зинаиду на нейтральной полосе при попытке вынести раненого солдата.

Похоронена Самсонова в братской могиле в поселке Озаричи Гомельской области, одна из улиц которого носит имя прославленного санинструктора. Имя Героя Советского Союза Самсоновой носят также музей боевой славы в селе Колычево и Михалевская средняя общеобразовательная школа Егорьевского района Московской области. А на фасаде Егорьевского медицинского училища имени Героя Советского Союза Самсоновой в городе Егорьевске установлена мемориальная доска в честь героической выпускницы. Там же поставлен бюст отважному санинструктору Зине.

Во время Великой Отечественной войны звание Героя Советского Союза получили не менее 17 женщин врачей и санинструкторов . Одной из них была санинструктор Зинаида Ивановна Маресева.

После семилетней школы Маресева окончила фельдшерско-акушерское училище и курсы медицинских сестер общества Красного Креста. Боевое крещение Зина Маресева получила у стен Сталинграда. Не жалея сил и не теряя бодрости и веры в победу она оказывала первую медицинскую помощь раненым, выносила тяжело раненых на себе и доставляла их к переправе на Волге.

В 1943 году Маресева принимала участие в боях в районе Северного Донца. Ее всегда видели на поле сражения. Для наложения шины, неподвижной повязки, она использовала винтовку раненого, палки, ветки, доски.

Когда одна группа бойцов после продолжительного боя начала отходить к реке, Маресева, будучи на поле боя с ранеными, бросилась с пистолетом в руках к отходившим бойцам и с криком «Ура, вперед, за мной!» увлекла их за собой. Бойцы смело пошли за ней, уничтожая растерявшегося противника. После того как контратака противника была отбита, санинструктор Маресева продолжала выносить раненых с поля боя. А ночью она производила эвакуацию раненых по пешеходному мосту через Северный Донец. В течение двух дней Зинаида Маресева вынесла с поля боя 64 раненых бойца и офицера, из них 52 человека с оружием.

Зина перевязывала раненых под ливнем вражеских пуль и снарядов. Бросившись к раненому командиру и увидев, фашиста, целившегося в него из автомата, Зина Маресева рванулась вперед, оказалась между командиром и фашистом и закрыла своим телом раненого . И в тот же момент была сражена автоматной очередью врага. Зинаида умерла, пробыв в госпитале три дня.

Посмертно ей было присвоено з вание Героя Советского Союза.

Помимо высшей награды, Маресева была удостоена ордена Красной Звезды, награждена медалями «За боевые заслуги» и «За оборону Сталинграда». Ее имя получили улицы в Волгограде и поселке Пятницкое Белгородской области. Недалеко от места сражения в селе Соломино, а также на могиле Зинаиды Ивановны в поселке Пятницкое установлены памятники.

Пулеметчица

Командира пулеметного расчета Чапаевской дивизии, обаятельную и храбрую девушку Нину Онилову хорошо знали в Приморской армии . Ее боевым почерком было: подпустить врага как можно ближе и бить, бить наверняка! Нина Онилова во всех сражениях отбивала огнем атаки противника, и не раз со своим взводом выходила из окружения.

Бойцы прозвали Нину Анкой-пулеметчицей в честь героини фильма «Чапаев». Посмотрев этот фильм еше в мирное время, Нина мечтала стать пулеметчицей. Она с увлечением стала заниматься в пулеметном кружке в Одессе и окончила его на «отлично».

С первых дней Войны Нина рвалась на фронт. Ее взяли не сразу, но зато она попала в Чапаевскую дивизию, в ту самую, в составе которой сражалась в годы Гражданской войны легендарная Анка.

Сначала Нина занимала должность санинструктора роты . Однажды во время боя она сама заменила убитого пулеметчика и повела точный огонь по наступавшим фашистам. После того случая Онилова обратилась к командиру полка с просьбой перевести ее в пулеметный взвод. Вскоре она возглавила пулеметный расчет. Под Одессой Нина была ранена, но очень скоро вновь вернулась в родную дивизию, которая тогда воевала уже под Севастополем.

Весной 1942-го года в письме актрисе В.Мясниковой, исполнявшей роль Анки-пулеметчицы в фильме «Чапаев» Нина Онилова писала о себе:

«Я незнакома вам, товарищ, и вы меня извините за это письмо. Но с самого начала войны я хотела написать вам и познакомиться. Я знаю, что вы не та Анка, не настоящая чапаевская пулеметчица. Но вы играли, как настоящая, и я вам всегда завидовала. Я мечтала стать пулеметчицей и так же храбро сражаться. Когда случилась война, я была уже готова, сдала на «отлично» пулеметное дело. Я попала — какое это было счастье для меня! — в Чапаевскую дивизию, ту самую, настоящую. Я со своим пулеметом защищала Одессу, а теперь защищаю Севастополь. С виду я, конечно, очень слабая, маленькая, худая. Но я вам скажу правду: у меня ни разу не дрогнула рука. Первое время я еще боялась. А потом все прошло... Когда защищаешь дорогую, родную землю и свою семью (у меня нет родной семьи, и поэтому весь народ — моя семья), тогда делаешься очень храброй и не понимаешь, что такое трусость»

Письмо это осталось недописанным. Нина писала его в подземном севастопольском госпитале, где она находилась после тяжелого ранения. Рана оказалась смертельной.

Нине Андреевне Ониловой посмертно было присвоено з вание Героя Советского Союза. Также она награждена орденами Ленина и Красного Знамени. Имя Нины Ониловой присвоено Севастопольской швейной фабрике и улицам в Одессе и Севастополе.

Летчица

Тысячи женщин и девушек сражались в годы Великой Отечественной войны в Военно-воздушных силах СССР. Из трех женских авиаполков, сформированных за годы Войны, самым известным был 46-й Таманский гвардейский ночной бомбардировочный авиационный полк . Фашисты прозвали лётчиц полка «ночными ведьмами» .

Именно об этих отважных девушках-летчицах рассказывает художественный фильм «В небе ночные ведьмы», снятый в 1981 году на киностудии имени Максима Горького режиссером и бывшей летчицей, командиром звена 46-го Гвардейского ночного бомбардировочного авиационного полка Евгенией Жигуленко.

Евгения Андреевна Жигуленко родилась в Краснодаре, училась в Дирижаблестроительном институте (Московский авиационно-технологический институт), прошла школу летчиков при Московском аэроклубе. В 1942 году Евгения Андреевна окончила курсы штурманов при Военной авиационной школе пилотов и курсы усовершенствования летчиков.

На фронтах Великой Отечественной войны Жигуленко воевала с мая 1942 года. Она участвовала в боях на Северном Кавказе, Кубани, Таманском полуострове, в Белоруссии, Польше, Германии.

В наградных документах Евгения Жигуленко характеризуется как лучший стрелок-бомбардир полка , отлично знающий штурманское дело и летающий в сложных метеоусловиях, сохраняя при этом спокойствие и выдержку.

У Надежды Андреевны Киппе легкий характер, доброе сердце и какой-то особый дар общения с людьми. Встречая меня, незнакомого человека, она накрыла стол и в течение нескольких часов рассказывала о своей фронтовой молодости и послевоенной жизни. А вот жизнь у этой «легкой» женщины выдалась непростая: горюшка хлебнула она вдоволь. И теперь, много лет спустя, при воспоминаниях о пережитом у нее наворачиваются слезы. Родом Надежда Киппе (в девичестве Бородина) из глухой деревеньки Липа, что была на границе Горьковской и Костромской области. Сейчас этой деревни уже нет: старики поумирали, молодежь поразъехалась, а домишки и земля заросли лесом. После окончания семилетки Надежда приехала в Горький и поступила учиться в медтехникум на фельдшера. А в 1941 году, когда юные медики сдавали экзамен, объявили войну. Сокурсников-мальчишек забрали на фронт, а ее, дипломированного фельдшера, направили в один из дальних районов Горьковской области. Глухомань была еще та: 45 километров до железной дороги, ни рынка, ни базара, и как во всей стране – карточная система.

У войны не женское лицо

Проработав два месяца, узнала, что в райвоенкомат пришел запрос на четырех медиков, и Надежда Бородина пошла на фронт добровольцем. Дивизион, в котором она воевала, формировали в Филях под Москвой.

Когда один из политработников увидел ее, 18-летнюю худенькую девчонку небольшого роста с двумя косичками, собирающуюся на фронт, тут же заметил:

— Товарищ военфельдшер, пока мы стоим под Москвой, и есть время, съездите в парикмахерскую, состригите косички и сделайте завивку. Надя выполнила эту просьбу, и потом, на фронте, так ругала про себя этого политработника: голову не расчесать, да и помыть-то особо негде. Кое-как холодной водой поплескаешь – и все.

Факты

Около половины всего медицинского персонала Вооружённых сил в годы Великой Отечественной Войны составляли женщины

Женщина пяти фронтов

Часть, в которую попала Надежда Бородина, делилась на несколько отрядов. Солдаты и офицеры разведывали передний край противника, выясняли, где у немцев скопление минометов, пулеметов и прочей техники. Передавали эти данные нашей артиллерии, которая, в свою очередь, противника.

А разведчики наблюдали и сообщали: «недолет» или «перелет», корректируя артиллерийский огонь. Этот дивизион постоянно перебрасывали на самые горячие участки, туда, где готовилось наступление, прорыв фронта.

Поэтому со своим отрядом Надежда Бородина прошла пять фронтов: начинала на Волховском и Ленинградском, затем были Карело-финский, Белорусский и Украинский.

Факты

116 тыс. медиков были награждены орденами и медалями. 47 из них стали Героями Советского Союза, 17 из которых были женщинами

— Мы все время были на переднем крае, — вспоминает Надежда Андреевна. – После немецких артобстрелов раненых было особенно много. Я с серой брезентовой сумкой с красным крестом бегала и ползала по полю. Раненые со всех сторон стонут, зовут – не знаешь, кому в первую очередь помогать. А они все просили жизни, говорили: «Сестричка, помоги, пожалей, я жить хочу!»

Но как тут поможешь, когда весь живот вспорот. Некоторых перевяжешь, смотришь, а он уже умер. Глаза только прикроешь ему, чтобы не лежал с открытыми, и ползешь дальше. А крови-то, крови-то сколько! Когда кровь горячая, она бьет прямо фонтаном. К этому всему разве можно привыкнуть? У меня руки все время были в крови. И после войны теплая меня еще несколько лет преследовала.

За мужество, проявленное на полях сражений, лейтенант Надежда Бородина была награждена медалью «За отвагу».

Военное наследство медсестры Надежды

Сейчас у Надежды Андреевны болят ноги. Она считает, что это «аукаются» фронтовые дороги.

А случилось это в 43-м году под Псковом. Была ранняя весна, все маленькие речушки разлились, кругом грязь, слякоть, даже танки не могли проехать, тонули, а нашим войскам командование приказало идти в наступление.

Факты

В 1941–1945 годах врачи, фельдшеры, медсестры и санитары поставили на ноги около 17 миллионов солдат и офицеров Красной армии – 72,3 процента раненых и 90,6 процента заболевших возвратились в строй

На пути отряда, где воевала Надя, протекала небольшая речка, через которую нужно было перейти вброд. Мужчины из отряда переправились, подошла Надина очередь. Она поставила сумку с перевязочными материалами на голову, и как была, в сапогах и одежде двинулась через реку.

Испугалась ужасно – плавать-то не умела! Но переправилась благополучно. Стоит на холоде, с одежды все течет. Ребята дали ей запасные брюки, гимнастерку, стояли, ждали, пока высохнет ее амуниция. Ноги тогда и простыли, а сейчас дают о себе знать.

Победительницу медсестру носили на руках

После войны ее быстро демобилизовали: медицинские работники уже не были нужны. Когда она приехала в родную деревню, все женщины вышли к околице встречать, взяли ее на руки и донесли до дома. Несут и плачут: жалуются, что у них поубивало всех сыновей.

— Все босоногие мальчишки, с которыми мы бегали по деревне, сложили головы на фронте, так что деревенские женихи мои все погибли, — вздыхает Надежда Андреевна. — А я осталась жива. Мама мне сказала: «Дочка, я день и ночь молилась за тебя на коленях».

Может быть, благодаря маминым молитвам и выжила. Судьба на фронте меня хранила. Бывало, летят снаряды и осколки, голову руками закроешь, смотришь, а товарищ, который стоял рядом, уже ранен или убит. У меня же за всю войну ни одного ранения. Только юбку осколком разорвало, да один раз шинель.

Замуж за сослуживца

На фронте военфельдшер Надежда Бородина ни о каких романах не думала. Один раз кто-то из сослуживцев взял ее за руку, так она руку вырвала, чтобы не давать повода для ухаживаний.

Мужчины из отряда ее оберегали. Те, кто постарше, называли «дочкой», ровесники – «сестричкой». При своей «сестричке» даже не сквернословили и от мужских приставаний ограждали.

Факты

Отважным санитаркам полагались награды: «за вынос 15 раненых — медаль, за 25 - орден, за 80 - высшая награда - орден Ленина»

А судьбу свою она нашла тоже на фронте. Служили в ее части два москвича-офицера – Леша и Артур. После войны Артур предложил ей руку и сердце, они поженились, и из Надежды Бородиной она превратилась в Надежду Киппе.

Мирная жизнь героини войны

В 1946 году в семье Киппе родился сын. Надя назвала его в честь мужа — Артуром. А муж вскоре после войны умер, и она с маленьким сынишкой уехала к матери в деревню. Но в деревне работы не было, и все втроем (она, мать и сын) решили перебраться в Горький к старшей сестре.

Надежда Андреевна устроилась в районную поликлинику старшей медсестрой, а жили все у сестры в щитках вместе с ее семьей.

Затем ей предложили «шестиметровку» в коммуналке с соседями, и они втроем перебрались туда с радостью. В этой каморке даже развернуться было негде.

А спали мама с сыном на кровати, а она под кроватью. Здесь прожили 8 лет. Затем была 12-метровка на Северном поселке, смерть мамы, воспитание сына и работа, работа, работа.

Всё в прошлом

А в 80-х ее настиг еще один страшный удар – смерть сына. Он служил срочную старшим механиком баллистических ракет, работал внизу, внутри самой ракеты, и облучился. После армии обострилась, и три года до смерти сын лежал, болел, а мать за ним ухаживала.

Сейчас Надежда Андреевна осталась одна: ближайшие родственники умерли, а племянники уехали в Ульяновск. Заботится о бывшем военфельдшере соседка Светлана. «Соседушка моя дорогая, — говорит про нее Надежда Андреевна. – Я зимой боюсь выходить на улицу, так Светлана мне и хлебца из магазина принесет, и молочка, и все, что нужно».

Правда про женщин на войне, о которой не писали в газетах…
Воспоминания женщин-ветеранов из книги Светланы Алексиевич «У войны – не женское лицо» – одной из самых знаменитых книг о Великой Отечественной, где война впервые показана глазами женщины. Книга переведена на 20 языков и включена в школьную и вузовскую программу.

«Доченька, я тебе собрала узелок. Уходи… Уходи… У тебя еще две младших сестры растут. Кто их замуж возьмет? Все знают, что ты четыре года была на фронте, с мужчинами…»

«Один раз ночью разведку боем на участке нашего полка вела целая рота. К рассвету она отошла, а с нейтральной полосы послышался стон. Остался раненый. «Не ходи, убьют, - не пускали меня бойцы, - видишь, уже светает». Не послушалась, поползла. Нашла раненого, тащила его восемь часов, привязав ремнем за руку. Приволокла живого. Командир узнал, объявил сгоряча пять суток ареста за самовольную отлучку. А заместитель командира полка отреагировал по-другому: «Заслуживает награды». В девятнадцать лет у меня была медаль «За отвагу». В девятнадцать лет поседела. В девятнадцать лет в последнем бою были прострелены оба легких, вторая пуля прошла между двух позвонков. Парализовало ноги… И меня посчитали убитой… В девятнадцать лет… У меня внучка сейчас такая. Смотрю на нее - и не верю. Дите!»

«И когда он появился третий раз, это же одно мгновенье - то появится, то скроется, - я решила стрелять. Решилась, и вдруг такая мысль мелькнула: это же человек, хоть он враг, но человек, и у меня как-то начали дрожать руки, по всему телу пошла дрожь, озноб. Какой-то страх… Ко мне иногда во сне и сейчас возвращается это ощущение… После фанерных мишеней стрелять в живого человека было трудно. Я же его вижу в оптический прицел, хорошо вижу. Как будто он близко… И внутри у меня что-то противится… Что-то не дает, не могу решиться. Но я взяла себя в руки, нажала спусковой крючок… Не сразу у нас получилось. Не женское это дело - ненавидеть и убивать. Не наше… Надо было себя убеждать. Уговаривать…»

«И девчонки рвались на фронт добровольно, а трус сам воевать не пойдет. Это были смелые, необыкновенные девчонки. Есть статистика: потери среди медиков переднего края занимали второе место после потерь в стрелковых батальонах. В пехоте. Что такое, например, вытащить раненого с поля боя? Мы поднялись в атаку, а нас давай косить из пулемета. И батальона не стало. Все лежали. Они не были все убиты, много раненых. Немцы бьют, огня не прекращают. Совсем неожиданно для всех из траншеи выскакивает сначала одна девчонка, потом - вторая, третья… Они стали перевязывать и оттаскивать раненых, даже немцы на какое-то время онемели от изумления. К часам десяти вечера все девчонки были тяжело ранены, а каждая спасла максимум два-три человека. Награждали их скупо, в начале войны наградами не разбрасывались. Вытащить раненого надо было вместе с его личным оружием. Первый вопрос в медсанбате: где оружие? В начале войны его не хватало. Винтовку, автомат, пулемет - это тоже надо было тащить. В сорок первом был издан приказ номер двести восемьдесят один о представлении к награждению за спасение жизни солдат: за пятнадцать тяжелораненых, вынесенных с поля боя вместе с личным оружием - медаль «За боевые заслуги», за спасение двадцати пяти человек - орден Красной Звезды, за спасение сорока - орден Красного Знамени, за спасение восьмидесяти - орден Ленина. А я вам описал, что значило спасти в бою хотя бы одного… Из-под пуль…»

«Что в наших душах творилось, таких людей, какими мы были тогда, наверное, больше никогда не будет. Никогда! Таких наивных и таких искренних. С такой верой! Когда знамя получил наш командир полка и дал команду: «Полк, под знамя! На колени!», все мы почувствовали себя счастливыми. Стоим и плачем, у каждой слезы на глазах. Вы сейчас не поверите, у меня от этого потрясения весь мой организм напрягся, моя болезнь, а я заболела «куриной слепотой», это у меня от недоедания, от нервного переутомления случилось, так вот, моя куриная слепота прошла. Понимаете, я на другой день была здорова, я выздоровела, вот через такое потрясение всей души…»

«Меня ураганной волной отбросило к кирпичной стене. Потеряла сознание… Когда пришла в себя, был уже вечер. Подняла голову, попробовала сжать пальцы - вроде двигаются, еле-еле продрала левый глаз и пошла в отделение, вся в крови. В коридоре встречаю нашу старшую сестру, она не узнала меня, спросила: «Кто вы? Откуда?» Подошла ближе, ахнула и говорит: «Где тебя так долго носило, Ксеня? Раненые голодные, а тебя нет». Быстро перевязали голову, левую руку выше локтя, и я пошла получать ужин. В глазах темнело, пот лился градом. Стала раздавать ужин, упала. Привели в сознание, и только слышится: «Скорей! Быстрей!» И опять - «Скорей! Быстрей!» Через несколько дней у меня еще брали для тяжелораненых кровь».

«Мы же молоденькие совсем на фронт пошли. Девочки. Я за войну даже подросла. Мама дома померила… Я подросла на десять сантиметров…»

«У нашей матери не было сыновей… А когда Сталинград был осажден, добровольно пошли на фронт. Все вместе. Вся семья: мама и пять дочерей, а отец к этому времени уже воевал…»

«Меня мобилизовали, я была врач. Я уехала с чувством долга. А мой папа был счастлив, что дочь на фронте. Защищает Родину. Папа шел в военкомат рано утром. Он шел получать мой аттестат и шел рано утром специально, чтобы все в деревне видели, что дочь у него на фронте…»

«Помню, отпустили меня в увольнение. Прежде чем пойти к тете, я зашла в магазин. До войны страшно любила конфеты. Говорю:
- Дайте мне конфет.
Продавщица смотрит на меня, как на сумасшедшую. Я не понимала: что такое - карточки, что такое - блокада? Все люди в очереди повернулись ко мне, а у меня винтовка больше, чем я. Когда нам их выдали, я посмотрела и думаю: «Когда я дорасту до этой винтовки?» И все вдруг стали просить, вся очередь:
- Дайте ей конфет. Вырежьте у нас талоны.
И мне дали».

«И у меня впервые в жизни случилось… Наше… Женское… Увидела я у себя кровь, как заору:
- Меня ранило…
В разведке с нами был фельдшер, уже пожилой мужчина. Он ко мне:
- Куда ранило?
- Не знаю куда… Но кровь…
Мне он, как отец, все рассказал… Я ходила в разведку после войны лет пятнадцать. Каждую ночь. И сны такие: то у меня автомат отказал, то нас окружили. Просыпаешься - зубы скрипят. Вспоминаешь - где ты? Там или здесь?»

«Уезжала я на фронт материалисткой. Атеисткой. Хорошей советской школьницей уехала, которую хорошо учили. А там… Там я стала молиться… Я всегда молилась перед боем, читала свои молитвы. Слова простые… Мои слова… Смысл один, чтобы я вернулась к маме и папе. Настоящих молитв я не знала, и не читала Библию. Никто не видел, как я молилась. Я - тайно. Украдкой молилась. Осторожно. Потому что… Мы были тогда другие, тогда жили другие люди. Вы - понимаете?»

«Формы на нас нельзя было напастись: всегда в крови. Мой первый раненый - старший лейтенант Белов, мой последний раненый - Сергей Петрович Трофимов, сержант минометного взвода. В семидесятом году он приезжал ко мне в гости, и дочерям я показала его раненую голову, на которой и сейчас большой шрам. Всего из-под огня я вынесла четыреста восемьдесят одного раненого. Кто-то из журналистов подсчитал: целый стрелковый батальон… Таскали на себе мужчин, в два-три раза тяжелее нас. А раненые они еще тяжелее. Его самого тащишь и его оружие, а на нем еще шинель, сапоги. Взвалишь на себя восемьдесят килограммов и тащишь. Сбросишь… Идешь за следующим, и опять семьдесят-восемьдесят килограммов… И так раз пять-шесть за одну атаку. А в тебе самой сорок восемь килограммов - балетный вес. Сейчас уже не верится…»

«Я потом стала командиром отделения. Все отделение из молодых мальчишек. Мы целый день на катере. Катер небольшой, там нет никаких гальюнов. Ребятам по необходимости можно через борт, и все. Ну, а как мне? Пару раз я до того дотерпелась, что прыгнула прямо за борт и плаваю. Они кричат: «Старшина за бортом!» Вытащат. Вот такая элементарная мелочь… Но какая это мелочь? Я потом лечилась…

«Вернулась с войны седая. Двадцать один год, а я вся беленькая. У меня тяжелое ранение было, контузия, я плохо слышала на одно ухо. Мама меня встретила словами: «Я верила, что ты придешь. Я за тебя молилась день и ночь». Брат на фронте погиб. Она плакала: «Одинаково теперь - рожай девочек или мальчиков».

«А я другое скажу… Самое страшное для меня на войне - носить мужские трусы. Вот это было страшно. И это мне как-то… Я не выражусь… Ну, во-первых, очень некрасиво… Ты на войне, собираешься умереть за Родину, а на тебе мужские трусы. В общем, ты выглядишь смешно. Нелепо. Мужские трусы тогда носили длинные. Широкие. Шили из сатина. Десять девочек в нашей землянке, и все они в мужских трусах. О, Боже мой! Зимой и летом. Четыре года… Перешли советскую границу… Добивали, как говорил на политзанятиях наш комиссар, зверя в его собственной берлоге. Возле первой польской деревни нас переодели, выдали новое обмундирование и… И! И! И! Привезли в первый раз женские трусы и бюстгальтеры. За всю войну в первый раз. Ха-а-а… Ну, понятно… Мы увидели нормальное женское белье… Почему не смеешься? Плачешь… Ну, почему?»

«В восемнадцать лет на Курской Дуге меня наградили медалью «За боевые заслуги» и орденом Красной Звезды, в девятнадцать лет - орденом Отечественной войны второй степени. Когда прибывало новое пополнение, ребята были все молодые, конечно, они удивлялись. Им тоже по восемнадцать-девятнадцать лет, и они с насмешкой спрашивали: «А за что ты получила свои медали?» или «А была ли ты в бою?» Пристают с шуточками: «А пули пробивают броню танка?» Одного такого я потом перевязывала на поле боя, под обстрелом, я и фамилию его запомнила - Щеголеватых. У него была перебита нога. Я ему шину накладываю, а он у меня прощения просит: «Сестричка, прости, что я тебя тогда обидел…»

«Ехали много суток... Вышли с девочками на какой-то станции с ведром, чтобы воды набрать. Оглянулись и ахнули: один за одним шли составы, и там одни девушки. Поют. Машут нам - кто косынками, кто пилотками. Стало понятно: мужиков не хватает, полегли они, в земле. Или в плену. Теперь мы вместо них... Мама написала мне молитву. Я положила ее в медальон. Может, и помогло - я вернулась домой. Я перед боем медальон целовала...»

«Она заслонила от осколка мины любимого человека. Осколки летят - это какие-то доли секунды... Как она успела? Она спасла лейтенанта Петю Бойчевского, она его любила. И он остался жить. Через тридцать лет Петя Бойчевский приехал из Краснодара и нашел меня на нашей фронтовой встрече, и все это мне рассказал. Мы съездили с ним в Борисов и разыскали ту поляну, где Тоня погибла. Он взял землю с ее могилы... Нес и целовал... Было нас пять, конаковских девчонок... А одна я вернулась к маме...»

«И вот я командир орудия. И, значит, меня - в тысяча триста пятьдесят седьмой зенитный полк. Первое время из носа и ушей кровь шла, расстройство желудка наступало полное... Горло пересыхало до рвоты... Ночью еще не так страшно, а днем очень страшно. Кажется, что самолет прямо на тебя летит, именно на твое орудие. На тебя таранит! Это один миг... Сейчас он всю, всю тебя превратит ни во что. Все - конец!»

«Пока он слышит... До последнего момента говоришь ему, что нет-нет, разве можно умереть. Целуешь его, обнимаешь: что ты, что ты? Он уже мертвый, глаза в потолок, а я ему что-то еще шепчу... Успокаиваю... Фамилии вот стерлись, ушли из памяти, а лица остались...»

«У нас попала в плен медсестра... Через день, когда мы отбили ту деревню, везде валялись мертвые лошади, мотоциклы, бронетранспортеры. Нашли ее: глаза выколоты, грудь отрезана... Ее посадили на кол... Мороз, и она белая-белая, и волосы все седые. Ей было девятнадцать лет. В рюкзаке у нее мы нашли письма из дома и резиновую зеленую птичку. Детскую игрушку...»

«Под Севском немцы атаковали нас по семь-восемь раз в день. И я еще в этот день выносила раненых с их оружием. К последнему подползла, а у него рука совсем перебита. Болтается на кусочках... На жилах... В кровище весь... Ему нужно срочно отрезать руку, чтобы перевязать. Иначе никак. А у меня нет ни ножа, ни ножниц. Сумка телепалась-телепалась на боку, и они выпали. Что делать? И я зубами грызла эту мякоть. Перегрызла, забинтовала... Бинтую, а раненый: "Скорей, сестра. Я еще повоюю". В горячке...»

«Я всю войну боялась, чтобы ноги не покалечило. У меня красивые были ноги. Мужчине - что? Ему не так страшно, если даже ноги потеряет. Все равно - герой. Жених! А женщину покалечит, так это судьба ее решится. Женская судьба...»

«Мужчины разложат костер на остановке, трясут вшей, сушатся. А нам где? Побежим за какое-нибудь укрытие, там и раздеваемся. У меня был свитерочек вязаный, так вши сидели на каждом миллиметре, в каждой петельке. Посмотришь, затошнит. Вши бывают головные, платяные, лобковые... У меня были они все...»

«Мы стремились... Мы не хотели, чтобы о нас говорили: "Ах, эти женщины!" И старались больше, чем мужчины, мы еще должны были доказать, что не хуже мужчин. А к нам долго было высокомерное, снисходительное отношение: "Навоюют эти бабы..."»

«Три раза раненая и три раза контуженная. На войне кто о чем мечтал: кто домой вернуться, кто дойти до Берлина, а я об одном загадывала - дожить бы до дня рождения, чтобы мне исполнилось восемнадцать лет. Почему-то мне страшно было умереть раньше, не дожить даже до восемнадцати. Ходила я в брюках, в пилотке, всегда оборванная, потому что всегда на коленках ползешь, да еще под тяжестью раненого. Не верилось, что когда-нибудь можно будет встать и идти по земле, а не ползти. Это мечта была!»

«Идем... Человек двести девушек, а сзади человек двести мужчин. Жара стоит. Жаркое лето. Марш бросок - тридцать километров. Жара дикая... И после нас красные пятна на песке... Следы красные... Ну, дела эти... Наши... Как ты тут что спрячешь? Солдаты идут следом и делают вид, что ничего не замечают... Не смотрят под ноги... Брюки на нас засыхали, как из стекла становились. Резали. Там раны были, и все время слышался запах крови. Нам же ничего не выдавали... Мы сторожили: когда солдаты повесят на кустах свои рубашки. Пару штук стащим... Они потом уже догадывались, смеялись: "Старшина, дай нам другое белье. Девушки наше забрали". Ваты и бинтов для раненых не хватало... А не то, что... Женское белье, может быть, только через два года появилось. В мужских трусах ходили и майках... Ну, идем... В сапогах! Ноги тоже сжарились. Идем... К переправе, там ждут паромы. Добрались до переправы, и тут нас начали бомбить. Бомбежка страшнейшая, мужчины - кто куда прятаться. Нас зовут... А мы бомбежки не слышим, нам не до бомбежки, мы скорее в речку. К воде... Вода! Вода! И сидели там, пока не отмокли... Под осколками... Вот оно... Стыд был страшнее смерти. И несколько девчонок в воде погибло...»

«Мы были счастливы, когда доставали котелок воды вымыть голову. Если долго шли, искали мягкой травы. Рвали ее и ноги... Ну, понимаете, травой смывали... Мы же свои особенности имели, девчонки... Армия об этом не подумала... Ноги у нас зеленые были... Хорошо, если старшина был пожилой человек и все понимал, не забирал из вещмешка лишнее белье, а если молодой, обязательно выбросит лишнее. А какое оно лишнее для девчонок, которым надо бывает два раза в день переодеться. Мы отрывали рукава от нижних рубашек, а их ведь только две. Это только четыре рукава...»

«Как нас встретила Родина? Без рыданий не могу... Сорок лет прошло, а до сих пор щеки горят. Мужчины молчали, а женщины... Они кричали нам: "Знаем, чем вы там занимались! Завлекали молодыми п... наших мужиков. Фронтовые б... Сучки военные..." Оскорбляли по-всякому... Словарь русский богатый...

Провожает меня парень с танцев, мне вдруг плохо-плохо, сердце затарахтит. Иду-иду и сяду в сугроб. "Что с тобой?" - "Да ничего. Натанцевалась". А это - мои два ранения... Это - война... А надо учиться быть нежной. Быть слабой и хрупкой, а ноги в сапогах разносились - сороковой размер. Непривычно, чтобы кто-то меня обнял. Привыкла сама отвечать за себя. Ласковых слов ждала, но их не понимала. Они мне, как детские. На фронте среди мужчин - крепкий русский мат. К нему привыкла. Подруга меня учила, она в библиотеке работала: "Читай стихи. Есенина читай"».

«Ноги пропали... Ноги отрезали... Спасали меня там же, в лесу... Операция была в самых примитивных условиях. Положили на стол оперировать, и даже йода не было, простой пилой пилили ноги, обе ноги... Положили на стол, и нет йода. За шесть километров в другой партизанский отряд поехали за йодом, а я лежу на столе. Без наркоза. Без... Вместо наркоза - бутылка самогонки. Ничего не было, кроме обычной пилы... Столярной... У нас был хирург, он сам тоже без ног, он говорил обо мне, это другие врачи передали: "Я преклоняюсь перед ней. Я столько мужчин оперировал, но таких не видел. Не вскрикнет". Я держалась... Я привыкла быть на людях сильной...»

«Муж был старшим машинистом, а я машинистом. Четыре года в теплушке ездили, и сын вместе с нами. Он у меня за всю войну даже кошку не видел. Когда поймал под Киевом кошку, наш состав страшно бомбили, налетело пять самолетов, а он обнял ее: "Кисанька милая, как я рад, что я тебя увидел. Я не вижу никого, ну, посиди со мной. Дай я тебя поцелую". Ребенок... У ребенка все должно быть детское... Он засыпал со словами: "Мамочка, у нас есть кошка. У нас теперь настоящий дом"».

«Лежит на траве Аня Кабурова... Наша связистка. Она умирает - пуля попала в сердце. В это время над нами пролетает клин журавлей. Все подняли головы к небу, и она открыла глаза. Посмотрела: "Как жаль, девочки". Потом помолчала и улыбнулась нам: "Девочки, неужели я умру?" В это время бежит наш почтальон, наша Клава, она кричит: "Не умирай! Не умирай! Тебе письмо из дома..." Аня не закрывает глаза, она ждет... Наша Клава села возле нее, распечатала конверт. Письмо от мамы: "Дорогая моя, любимая доченька..." Возле меня стоит врач, он говорит: "Это - чудо. Чудо!! Она живет вопреки всем законам медицины..."
Дочитали письмо... И только тогда Аня закрыла глаза...»

«Пробыла я у него один день, второй и решаю: "Иди в штаб и докладывай. Я с тобой здесь останусь". Он пошел к начальству, а я не дышу: ну, как скажут, чтобы в двадцать четыре часа ноги ее не было? Это же фронт, это понятно. И вдруг вижу - идет в землянку начальство: майор, полковник. Здороваются за руку все. Потом, конечно, сели мы в землянке, выпили, и каждый сказал свое слово, что жена нашла мужа в траншее, это же настоящая жена, документы есть. Это же такая женщина! Дайте посмотреть на такую женщину! Они такие слова говорили, они все плакали. Я тот вечер всю жизнь вспоминаю...»

«Под Сталинградом... Тащу я двух раненых. Одного протащу - оставляю, потом - другого. И так тяну их по очереди, потому что очень тяжелые раненые, их нельзя оставлять, у обоих, как это проще объяснить, высоко отбиты ноги, они истекают кровью. Тут минута дорога, каждая минута. И вдруг, когда я подальше от боя отползла, меньше стало дыма, вдруг я обнаруживаю, что тащу одного нашего танкиста и одного немца... Я была в ужасе: там наши гибнут, а я немца спасаю. Я была в панике... Там, в дыму, не разобралась... Вижу: человек умирает, человек кричит... А-а-а... Они оба обгоревшие, черные. Одинаковые. А тут я разглядела: чужой медальон, чужие часы, все чужое. Эта форма проклятая. И что теперь? Тяну нашего раненого и думаю: "Возвращаться за немцем или нет?" Я понимала, что если я его оставлю, то он скоро умрет. От потери крови... И я поползла за ним. Я продолжала тащить их обоих... Это же Сталинград... Самые страшные бои. Самые-самые... Не может быть одно сердце для ненависти, а второе - для любви. У человека оно одно».

«Моя подруга... Не буду называть ее фамилии, вдруг обидится... Военфельдшер... Трижды ранена. Кончилась война, поступила в медицинский институт. Никого из родных она не нашла, все погибли. Страшно бедствовала, мыла по ночам подъезды, чтобы прокормиться. Но никому не признавалась, что инвалид войны и имеет льготы, все документы порвала. Я спрашиваю: "Зачем ты порвала?" Она плачет: "А кто бы меня замуж взял?" - "Ну, что же, - говорю, - правильно сделала". Еще громче плачет: "Мне бы эти бумажки теперь пригодились. Болею тяжело". Представляете? Плачет».

«Это потом чествовать нас стали, через тридцать лет... Приглашать на встречи... А первое время мы таились, даже награды не носили. Мужчины носили, а женщины нет. Мужчины - победители, герои, женихи, у них была война, а на нас смотрели совсем другими глазами. Совсем другими... У нас, скажу я вам, забрали победу... Победу с нами не разделили. И было обидно... Непонятно...»

«Первая медаль "За отвагу"... Начался бой. Огонь шквальный. Солдаты залегли. Команда: "Вперед! За Родину!", а они лежат. Опять команда, опять лежат. Я сняла шапку, чтобы видели: девчонка поднялась... И они все встали, и мы пошли в бой...»

– Вы упомянули, что к изучению темы женщин на войне вас подтолкнул разговор в транспорте. О чем он был?

– Это был не единичный разговор. Однажды в автобусе две импозантные женщины средних лет перед очередной военной датой говорили о женщинах на войне. И одна из них нелестно отозвалась о женщинах, как о ППЖ – полевая походная жена. Неосторожно я сказала, что они не правы, предложила почитать документы, литературу. На меня так косо посмотрели, мол, что ты вмешиваешься. И никто в том автобусе меня не поддержал.

Следующим был таксист, который со всей мужской откровенностью сказал, что все награды женщины получили через постель. Причем он был моложе меня, война не затронула ни его, ни его мать, но он “все знал”. Более того, некоторые историки поднимали эту тему в научных исследованиях – не хочу их называть. И позже они, кстати, отказались от такой трактовки.

Я подумала, почему же спустя столько лет после войны эта тема остается такой нездоровой в головах обывателей. И начала ей заниматься.

– А по-вашему, такого вообще не было?

– Вы знаете, сестра моей мамы всю войну прошла фельдшером. Моя мачеха, вторая жена отца, была фронтовым водителем. И я знаю, что это за женщины. А я не из той породы, чтобы слышать оскорбления в их адрес и молча это терпеть. Но доказывать правду надо историческими фактами.

– Так о чем говорят факты? Не было такого?

– Ну, как не было. Не было любви? Была. Все были молоды, и сердцу не прикажешь. И во время войны и после складывались семьи. Но не было такого, что все награды получены через постель! Это оскорбительно.

Я изучала, как шла мобилизация, добровольно или принудительно, в какие рода войск шли женщины, как себя там проявляли и какое отношение было к ним на фронте. И документы из архива впервые публикую в своем сборнике “Женщины Великой Отечественной войны”.

Там есть воспоминания, которые присылали женщины, ставшие мамами, бабушками. Они рассказывают о том, как их берегли солдаты. Телефонисток, санитарок, поварих. Мы же привыкли к героиням. Летчицы, снайперы. Мы не писали об обыденных буднях фронтовой жизни. Только в 90-е начали это делать.

Сразу после войны женщины стыдились носить ордена и медали. Особенно в небольших городах. Они не хотели возвращаться по месту призыва и просили, чтобы их отправили куда-нибудь в другое место, но это не всегда удавалось. Женщин не привлекали к выступлениям на радио.

– Реабилитация женщин произошла ведь не сразу? Понадобилось, как минимум, два десятка лет, чтобы их военные заслуги признали?

– Она в умах до сих пор не произошла! Я нашла документ, датированный 1945 годом. Капитан Баранов, будучи в Ленинграде, стал очевидцем того, как оскорбляли женщин. Мирные граждане на остановке ждали транспорта. Мимо стройными рядами шла рота женщин в гимнастерочках и надраенных сапожках.

И вдруг капитан слышит, как из толпы на остановке раздается крик: “Вы, ППЖ, забрали наших мужей, а прикрываетесь медалями! Вы их через постель получили!” Боевой офицер настолько был ошарашен, что написал письмо в ЦК ВЛКСМ с просьбой о разъяснительной работе среди населения. Чтобы о женщинах, которые воевали, рассказывали.

Конечно, женщины, оставшиеся в тылу, переживали. Мало того, что у них было обязанностей и за себя и за того парня, который воевал, они еще теряли мужей. И не только боевые были потери. Мужья увлекались, изменяли, не возвращались домой.

– Да, одно дело, когда он погиб, и совсем другое, когда жив, но вернулся не к тебе.

– Но у Симонова есть и обратные ситуации. Проводила на фронт мужа, может он и не вернется, а тут какой-то подходящий кадр. Я никого не осуждаю. Но она устраивает бытие, а муж приезжает на побывку и что видит? Что он не у дел и уже не муж. Семьи распадались как по вине одной, так и другой стороны. Так что это сложный вопрос.

В общем, реабилитация окончательная произошла в 1965 году, когда выступил Леонид Брежнев. Готовились торжественно отмечать двадцатилетие Победы, и он сделал торжественный доклад. В нем он сказал, что если на одну чашу весов положить подвиг мужчин на войне, а на другую – труд женщин на фронте и в тылу, то эти чаши уравновесились бы. Это была высокая оценка. Все СМИ воодушевились, начали отыскивать забытых героинь, приглашать выступать, тот год стал переломным. Но сделано было далеко не все.

Хочется, чтобы наши соотечественники знали следующее:

8 мая 1965 г., в год 20-летия Великой Победы Указом Президиума Верховного Совета СССР Международный женский день 8 Марта стал праздничным нерабочим днем “в ознаменование выдающихся заслуг советских женщин… в защите Родины в годы Великой Отечественной войны, их героизма и самоотверженности на фронте и в тылу…”

Нина Петрова. Фото: Ефим Эрихман

С криком: “Мы тут пройдем!” она побежала по минному полю

– Мы можем точно сказать, сколько прошло женщин сквозь войну?

– Точной цифры нет. В армии было до миллиона женщин. Их выбивали, ранили, приходило пополнение. Только по комсомольским призывам было мобилизовано 550 000 женщин. ПВО на треть состояла из женщин. На боевых рубежах только наши советские девушки. Эту особенность не все отмечают. СССР был единственной страной в годы Второй мировой войны, где женщины принимали непосредственное участие в боевых действиях.

В 1939 году в статье 13 Конституции было записано, что в случае чрезвычайных обстоятельств женщины могут быть мобилизованы. Не в действующую армию, а во вспомогательные службы. И как только началась война, поток представителей женского пола пошел в военкоматы. По официальным данным их было более 50% от общего числа добровольцев.

– Какие мотивы, кроме желания защищать Родину, были у женщин?

Многие оказались разлучены со своими родственниками, 23 территории были уже захвачены, воевать толкала неизвестность. Кроме того, все думали, что все быстро закончится к осени.

В 1941 году девушек отправляли в первую очередь в медицину, связь, бытовую сферу обслуживания. Призывали с 18 до 25 лет. После больших потерь, в марте 42-го проходило сразу три мобилизации. Забирали девушек без детей, здоровых и с законченным средним образованием. Они рвались на фронт и даже пытались обвести медиков, скрывая состояние здоровья.

Девушки Таманской дивизии

– А были женщины, которые не хотели на войну?

– Были, процентов 5 от общего числа. Но насильно никто никуда не призывал. Женщины шли сами. Я была удивлена, что даже женский морской взвод существовал. Что они там делали? Например, Галина Петрова из морской пехоты стала Героем СССР. Когда в 42-м году надо было занять ночью плацдарм, морские десантники, узнав, что впереди минное поле, на долю времени приостановили наступление. И поднялась эта хрупкая девушка с криком: “Да вы что! Чего вы боитесь! Мы тут пройдем!” И побежала по этому полю. Мужчинам ничего не оставалось, как подняться вслед за ней.

Я читала письмо девушки, которая писала маме: “Я так хотела пойти во флот, и я добилась!”

Женщины стреляли, сдавали нормы как все, служили на всех флотах, так же гибли. Среди общих потерь трудно выделить, сколько мы потеряли женщин. Многие гибли при прокладке телефонных линий, а еще санитарки, которые выносили бойцов. Правда, мужчины потом обиделись и сказали, что с поля боя выносили они, а женщины были в госпиталях.

– Но есть же подтвержденные факты, что женщины выносили бойцов? Та же Зина Туснолобова вынесла более ста человек на себе.

– Тут смотря какой боец. Может, и не всех могли вытащить, но тащили, подрывая свое здоровье. Туснолобова, вынося раненых, получила ранения в руки, ноги, обморозилась, ей ампутировали конечности. И она оказалась в госпитале, хотела покончить с собой. Представить невозможно, что испытывала молодая девушка.

Она писала письмо своему жениху, с которым не успела расписаться, что не хочет быть обузой. А он оказался очень порядочным человеком и ответил, что они всегда будут вместе. Он вернулся с войны, они поженились, ей сделали протезирование, был долгий процесс восстановления. В 1957 году она получила звание Героя СССР.

Зина Туснолобова

Она родила ребенка, – к сожалению, первенец умер, а потом еще двоих детей. Стала почетным гражданином Полоцка. Это тот образец, с которого нужно брать пример. И она не одна такая. Просто не обо всех дошла информация, не всех вовремя заметили журналисты и общество.

Советские летчицы шили себе белье из фашистских парашютов

– Это вот как с Зоей Космодемьянской было? Про ее подвиг вовремя написал журналист, а история девушки из ее же отряда долго оставалась неизвестной.

– Надо только благодарить судьбу, что подвиг Космодемьянской не пропал. Это был тяжелый 1941 год, местное население недолюбливало диверсионные отряды, боялось фашистов и помощь оказывало не всегда. Вероятно, так случилось и с Зоей, ей не помогли. Ее казнили, молодую девушку, москвичку, а потом в деревню попал журналист и написал блестящий очерк о подвиге.

Но другую девушку из этого же отряда не заметили. Она вышла на задание одновременно с Зоей. Вера Волошина. (С нее, кстати, до войны делали скульптуру в Парке Горького – девушка с веслом.) Выполнив задание, она отстала от группы, ее поймали и казнили в один день с Космодемьянской. Благодаря другому журналисту ее имя было восстановлено. И только во времена Бориса Ельцина она получила Героя. В то время как Космодемьянская стала первой женщиной – Героем СССР практически сразу, зимой 42-го года.

Вера Волошина

– Я так понимаю, могло пройти несколько десятков лет, прежде чем награда, как говорят, находила героя. Точнее, героиню. По каким еще причинам это происходило?

– Вот Лидия Литвяк, самая результативная женщина в истребительной авиации. Указ о присвоении ей звания Героя подписал только Горбачев в 1990 году, хотя погибла она в 1943-м. Эта хрупкая женщина сбила 11 самолетов. Но дело в том, что упала она за линией фронта и считалась без вести пропавшей.

На задание уходили парами, и тот, кто остался в живых, должен был подтвердить, что самолет напарника сбит. Тот, кто летел с ней, сказал, что видел, как Литвяк сбили, но не уверен, потому что она нырнула в облака. А тогда всего боялись. Самолет пропал на оккупированной территории. Мало ли почему.

Лидия Летвяк

А потом еще местные жители, когда их освободили от фашистов, сказали, что да, самолет разбился, но мы думали, что это не советская гражданка. А почему? Белье не такое, как у советских женщин. А летчицы шили себе белье из фашистских парашютов, не было в начале войны женских принадлежностей в армии. Так что ее тихо-мирно захоронили в братской могиле и вспомнили только несколько десятков лет спустя.

Я слышала, что обратились к Собянину, и он обещал, что памятник москвичке Литвяк будет поставлен.

Нина Петрова. Фото: Ефим Эрихман

– Получается, большинство женщин получало звания посмертно?

– Из 90 женщин – Героев СССР больше половины получили это высокое звание посмертно. В то же время у нас есть девушки, которые ушли в бессмертие, совершив героические поступки и не получив звание Героя. Например, Серафима Амосова совершила более 500 боевых вылетов, такая красивая женщина.

Она была отмечена наградами, представлялась на Героя неоднократно, но звание не получила. Представление идет снизу, сначала полк пишет аттестацию, потом командование части, и дальше по военной иерархии. И где-то там без причин процесс встает. Непонятно, почему. Хотя про нее многое написано, даже книга есть.

Серафима Амосова

– А еще кого можете вспомнить?

– Инна Константинова. В Калининской области действовал большой партизанский отряд, и комиссаром был ее отец. Она была очень результативной разведчицей. Ее поймали и казнили. Ходатайство о присвоении ей звания Героя где-то застряло, до середины 50-х вопрос ходил, но не дали. Почему – не объясняют, я не нашла причин.

Когда я начинала работать над этой темой – женщины в войне, я ставила главной задачей рассказать и восстановить память о тех, кого мы не знаем или забыли.

Нина Петрова. Фото: Ефим Эрихман

– Были женщины, которые повторили мужской подвиг, но так и остались в тени?

– Вот мы говорим, давайте воспитывать чувство патриотизма у молодого поколения. Чтобы это делать, люди должны знать, какие подвиги были совершены. Так почему же о Матросове мы говорим, а такой же подвиг совершила в партизанском движении Римма Шершнева. Закрыла грудью пулемет, ее прошило 9 пуль, но она позволила осуществить военную задачу, спасла командира. Римма даже осталась жива, но тогда медицина не смогла ее спасти. А была еще одна женщина-врач, которая это повторила на Ленинградском фронте.

Когда без перерыва читаешь о злодеяниях фашистов – это страшная сила

– Участие женщины на любом участке войны – это был подвиг. Она отказывалась от тепла, уюта и дома. Понимала, что рискует. Почитайте стихи Друниной, лучше нее не скажешь, что дала и что отняла война.

Женщины не думали, что получат ордена, награды. Не знали, когда все это кончится.

Я преклоняюсь перед теми, кто добровольно шел служить Родине. В 1965 году “Комсомольская правда” кинула клич: пишите, что помните. И люди написали двадцать тысяч писем. Я поняла, что из них можно сделать несколько сборников. Один из них посвятила женщинам: «Женщины Великой Отечественной войны». Люди же писали сердцем и кровью.

Но эта книга, изданная в 2014 году и сейчас переизданная, проблему не закрывает. Я считаю, обществу нужно больше знать о женщинах на войне, о том, какие они были.

– Именно поэтому вы проводите в архиве каждый день?

– Последние десять лет я этим занимаюсь, да. Это нужный и важный материал, но психологически очень тяжелый. Я хожу в архив как на работу, я вдова и после смерти мужа не могу быть дома одна.

Я часто потом не могу спать. Может, от характера зависит. Может, потому что сама испытала войну и дважды эвакуировалась. На моих глазах паром с родственниками при переправе через Донец разбомбили немцы. На этот паром нас с мамой не пустил начальник переправы из-за того, что он был переполнен. Так что мы могли бы с вами не беседовать сейчас.

Я теряла маму в эвакуации, я пережила все. У меня был воспалительный процесс в легких, я была на грани жизни и смерти, бабушка ходила в церковь и ставила за меня свечку, Бог меня миловал, для чего-то меня сохранили жить.

Поэтому у меня желание, чтобы внуки и дети внуков знали, какая тяжелая была война. Чтобы не возникало желания сводить счеты с оружием. Нельзя терять людей. Надо быть уважительными и памятливыми.

– Бывает, что вы плачете над документами?

– Я читаю письма в алфавитном порядке. Не знаю, что попадется. И когда я читаю, какие ужасы перенесли он, или она, или ребенок, это невозможно описать. Есть люди, которые пишут очень ярко. Простым бытовым языком. Один офицер описывал освобождение города на Украине. Его отряд вошел в город и встретил обезумевшую женщину с мертвым младенцем. Его пытались забрать, а она говорила: “Подождите, он же грудь сосет”. Потом офицеру сказали, что на ее глазах погибла вся семья.

Или достаешь документ: было 287 домов, 254 сожжены, из остальных людей выгнали. Или когда карательный отряд спрашивает, есть ли у кого живые дети. Матери выдвигаются вперед, их детей отделяют от родителей, или расстреливают, или в ледяную воду бросают. Или собирают детей, обкладывают соломой, вроде как согреть, и тут же бросают бутылки с зажигательной смесью. Можно это спокойно читать? Нет. Когда без перерыва читаешь о злодеяниях фашистов – это страшная сила.

– К какой истории вы возвращаетесь снова и снова?

– Например, Надя Богданова из Белоруссии. Была партизанкой в известном отряде дяди Вани. Она жила в детском доме и вместе с другими детьми ехала в эшелоне на Восток, в эвакуацию. Во время бомбежки они с мальчиками сбежали и пришли в Витебск. И первое, что она сделала – вывесила красный флаг.

А потом стала искать, как выйти на партизан, и вышла на отряд дяди Вани. Ее использовали как разведчика. Ее поймали фашисты, били, допытывались, кто послал и какое задание. Вместе с Ваней Звонцовым приговорили к расстрелу.

Они встали у рва, взялись за ручки, и по команде “пли!” она потеряла сознание. Эта секунда ей спасла жизнь. Мальчик был убит. Отлежалась, поползла в отряд. Второй раз ее схватили в 43-м году, вырезали звезду на спине, обливали на морозе. Партизаны пытались ее отбить, напали на немцев, в результате атаки был ранен командир Слесаренко. И эта девочка нашла в себе силы и вытащила его.

Она попала в отряд уже почти слепая, ноги парализованы. Все решили, что она не жилец. Оставили в деревне. Отряд ушел. Слесаренко думал, что она умерла. После войны спустя 15 лет он выступал по радио и рассказывал о ней, и она, молчавшая все это время, объявила, что жива. Она состоялась как женщина, родила сына. А еще семерых детей взяла на воспитание в память о тех, кто бежал с ней из того эшелона.

Надежда Богданова дает интервью Серегею Смирнову. 1965 год

В годы войны была учреждена медаль “Партизану ВОВ”. Так вот, ее получила еще одна девочка, 13-летняя Асмолова. Оказывается, ей удалось пленить немецкого офицера и доставить в партизанский отряд. И в “Молодой гвардии” почти все эту медаль получили.

“Боевая подруга” и “Малютка”

– Женщины на войне водили танки, самолеты, были снайперами. То есть брали на себя не женскую работу. Как они себя чувствовали при этом?

– Конечно, видеть в прицел врага при таком приближении и в него стрелять – это неженское дело. А любое участие в войне – разве это женская работа? Я почитала записки Шурочки Шляховой. Это сестра моей очень хорошей знакомой. У девушки огромное было желание идти в армию.

Александра Шляхова

Шляхова окончила снайперскую школу в Подмосковье, это учреждение выпустило свыше 1000 снайперов, которые участвовали до конца войны на всех фронтах. Отбор был тщательный.

На задании надо было выйти на позицию, залечь и ждать, шли двойками. Шляхова пишет, что она видит немца, сидящего у сосны, как он жует и расслабился.

Но мало было поймать на мушку, надо было еще попасть. Стрелять, затаив дыхание. Это очень сложное дело – стрелять в человека, как бы ты его ни ненавидел.

И даже если ты попал, враг же тоже в паре, за него кто-то может ответить.

Так и случилось. Шляхова вернулась из отпуска, и ей предстояло идти с девушкой, у которой накануне на этом же рубеже погибла напарница. И многие говорили, ты с ней не ходи, подожди следующую. Но она активная комсомолка, не верила предсказаниям, и долг есть долг. Она поймала снайпера, но ее тоже поймали, она не вернулась.

Больше всего написано о снайперах, о летчицах. Только у нас были женские подразделения. Ночная авиация, бомбардировщицы, истребительная авиация, дальнего действия, которую возглавляла Гризодубова, вот эта школа снайперов, стрелковая бригада была.

– А женщины-танкисты?

– Было такое мнение, что в танковых войсках у нас не было женщин. Потом нашли четырех. Я нашла цифру 19. Женщины-механики, связисты, командиры танков. У Марии Октябрьской муж погиб на фронте. Она попросила, чтобы ее направили в ту бригаду, где служил он. Ее тяжело ранили в 44-м году, и она скончалась. Танк у нее был именной, “Боевая подруга” назывался. Марию очень уважали танкисты, она великолепно себя проявила в ходе Курской битвы.

“Боевая подруга”

Еще есть такая интересная женщина Катя Петлюк. Она была маленькая, 151 см ростом. И танк ее назывался “Малютка”. Очень интересная история – деньги на танк собрали дети со всего Союза после письма в газету маленькой Ады Занегиной. Просили назвать его “Малютка”. Через тридцать лет Петлюк и Занегина встретились.

– Женщина и танк. Трудно представить. Несмотря на ДОСААФ и ГТО вместе взятые.

– Я вообще не представляю, как женщине водить танк. Хоть средний, хоть легкий. Такая махина железная. У нас были Ращупкина, Бархатова, Логунова. Сотникова Ольга водила тяжелый танк. Дошла до Берлина и там написала: “Я – ленинградка!”

Были муж и жена Бойко. Они внесли 50 тысяч на строительство танка и потом воевали в одном экипаже. Но этот брак после войны распался, каждый пошел своим путем. Видите, одних война сближала, а других разделяла.

А еще можно вспомнить Евгению Кострикову, дочь Сергея Кирова от первого брака. Она ушла на фронт с незаконченным медицинским образованием, но в госпитале сидеть не хотела и пошла в Казанское танковое училище. Добилась, чтоб направили.

Евгения Кострикова

У нее сложились личные отношения с одним подполковником или полковником, такая фронтовая семья. А он, используя то, что она дочь Кирова, двигался по службе. Когда закончилась война, он сказал: прости, у меня в тылу моя семья. Кострикова так и не вышла замуж, и когда она скончалась, ее хоронила одна фронтовая подруга. Грустная история.

За меня и за Танюху

– В то же время на войне женщины не только водили танки и самолеты. Были и те, кто стирал, готовил. Их подвиг заметили?

– К сожалению, о работе бытовых отрядов, которые обстирывали наших солдат, я литературу не видела. Видно, тема не очень благодатная. Но это же жизнь, куда деваться. Тема трудового подвига, о ней писали как? Избирательно.

На место молодежи, ушедшей на фронт, приходили женщины разного возраста. Легкая, тяжелая промышленность – 80-90 процентов были женщины. В сельском хозяйстве практически полностью заменили мужчин.

Женщина выполняла работу, которая не прописана ей никакими уставами, никакой жизнью. Допустим, лесоповал. Это же надо представить. Это не подмосковные березы, а махины на Урале. И надо их срубить и вывезти, и не каждый мужчина на это способен. Так мы теряли детородных женщин.

Лесозаготовка

– А еще в шахтах работали.

– Да, меня потрясло, сколько женщин у нас работало в шахтах Кузбасса и Донбасса. В забоях была выше зарплата, а женщинам надо было кормить детей и семью. Даже после войны, несмотря на указы вывести лиц женского пола из-под земли, они сопротивлялись и не хотели выходить.

Во время войны они вносили в списки своих бригад мужей, любимых, которые сражались, и выполняли нормы за них. Это была форма выражения любви, дружбы, веры, что он вернется, раз он числится в бригаде.

А их мужья, когда дошли до Берлина, писали: “За меня и за Танюху”.

150 тысяч женщин получили правительственные награды. Только за войну. А награждали еще и за труд. Если за войну награждали в ходе войны, то за труд начали награждать уже позднее, в ходе пятилетки. Но об этих героинях труда мало говорят.

Нина Петрова. Фото: Ефим Эрихман

– Ну, если воевавшие женщины первое время прятали ордена, что уж тут говорить.

– В 1945 году Калинин на встрече с демобилизованными летчицами сказал: то, что сделали они на фронте – бесценно. Причем мужчин забирали всех подряд, а женщин тщательно отбирали. По его мнению, женщины в армии были на голову выше мужчин по физическим и моральным достоинствам. Вот такое признание. И летчица Кравцова спросила на этой встрече Калинина, почему так мало говорят о женщинах на фронте? То есть даже знаменитые награжденные летчицы отмечали, что даже их не замечают. Что говорить об остальных?

Что такое быть сапером или связистом и тащить катушку? А танки? Сидишь в коробке и знаешь, что если тебя подобьют, то все. На Курской дуге был подбит танк, который вела женщина. Так она выскочила, немцы пытались окружить махину. Экипаж вступил в перестрелку, и их отбили, спасли. А что такое – держать аэростат в ПВО, такую махину? Многие после войны были не способны иметь семью и детей.

М.И. Калинин вручает правительственную награду А.И. Масловской

– Многие этих детей теряли. Всех разом.

– Да, можно вспомнить историю Епистинии Степановой, у которой было 9 сыновей, и все они погибли. Вернулся только один, и прожил недолго.

Женщин не надо смешивать с грязью, а просто отдавать им должное. Потому что женщины, которые прошли фронт, не могли иметь детей – от переохлаждения, от поднятия тяжестей, потеряв любимых, они не могли создать семью.

Мы должны относиться уважительно. Как бы они ни были мужественны, все-таки они представители слабого пола. Женщины заслужили благодарное и нежное отношение.

Я не за то, чтобы нагнетать ужасы, особенно в праздничные дни. Я думаю, что 9 мая – великий день, и мы должны, отдавая дань и память павшим, говорить, что жизнь продолжается.

Я всегда привожу в пример письмо одного офицера. Что его потрясло, когда он освобождал одно из сел Белоруссии. Тишина, населения не видно, люди боятся выходить. В этой звенящей тишине по широкой сельской улице идет курица, а за ней цыплята. И все солдаты останавливаются и уступают дорогу этому живому существу.

И это пишет человек, у которого было всего 15-20 минут, он не знал, останется ли он жив или его снимет снайпер. Я всегда преклоняюсь перед мужеством и разумностью тех, кто воевал. Они умели и ненавидеть, и прощать, и любить.

Нина Петрова. Фото: Ефим Эрихман

«Доченька, я тебе собрала узелок. Уходи… Уходи… У тебя еще две младших сестры растут. Кто их замуж возьмет? Все знают, что ты четыре года была на фронте, с мужчинами…»

Правда про женщин на войне, о которой не писали в газетах…

Воспоминания женщин-ветеранов из книги Светланы Алексиевич «У войны – не женское лицо» – одной из самых знаменитых книг о Великой Отечественной, где война впервые показана глазами женщины. Книга переведена на 20 языков и включена в школьную и вузовскую программу:

• «Один раз ночью разведку боем на участке нашего полка вела целая рота. К рассвету она отошла, а с нейтральной полосы послышался стон. Остался раненый. «Не ходи, убьют, - не пускали меня бойцы, - видишь, уже светает». Не послушалась, поползла. Нашла раненого, тащила его восемь часов, привязав ремнем за руку. Приволокла живого. Командир узнал, объявил сгоряча пять суток ареста за самовольную отлучку. А заместитель командира полка отреагировал по-другому: «Заслуживает награды». В девятнадцать лет у меня была медаль «За отвагу». В девятнадцать лет поседела. В девятнадцать лет в последнем бою были прострелены оба легких, вторая пуля прошла между двух позвонков. Парализовало ноги… И меня посчитали убитой… В девятнадцать лет… У меня внучка сейчас такая. Смотрю на нее - и не верю. Дите!»
• «И когда он появился третий раз, это же одно мгновенье - то появится, то скроется, - я решила стрелять. Решилась, и вдруг такая мысль мелькнула: это же человек, хоть он враг, но человек, и у меня как-то начали дрожать руки, по всему телу пошла дрожь, озноб. Какой-то страх… Ко мне иногда во сне и сейчас возвращается это ощущение… После фанерных мишеней стрелять в живого человека было трудно. Я же его вижу в оптический прицел, хорошо вижу. Как будто он близко… И внутри у меня что-то противится… Что-то не дает, не могу решиться. Но я взяла себя в руки, нажала спусковой крючок… Не сразу у нас получилось. Не женское это дело - ненавидеть и убивать. Не наше… Надо было себя убеждать. Уговаривать…»



• «И девчонки рвались на фронт добровольно, а трус сам воевать не пойдет. Это были смелые, необыкновенные девчонки. Есть статистика: потери среди медиков переднего края занимали второе место после потерь в стрелковых батальонах. В пехоте. Что такое, например, вытащить раненого с поля боя? Мы поднялись в атаку, а нас давай косить из пулемета. И батальона не стало. Все лежали. Они не были все убиты, много раненых. Немцы бьют, огня не прекращают. Совсем неожиданно для всех из траншеи выскакивает сначала одна девчонка, потом - вторая, третья… Они стали перевязывать и оттаскивать раненых, даже немцы на какое-то время онемели от изумления. К часам десяти вечера все девчонки были тяжело ранены, а каждая спасла максимум два-три человека. Награждали их скупо, в начале войны наградами не разбрасывались. Вытащить раненого надо было вместе с его личным оружием. Первый вопрос в медсанбате: где оружие? В начале войны его не хватало. Винтовку, автомат, пулемет - это тоже надо было тащить. В сорок первом был издан приказ номер двести восемьдесят один о представлении к награждению за спасение жизни солдат: за пятнадцать тяжелораненых, вынесенных с поля боя вместе с личным оружием - медаль «За боевые заслуги», за спасение двадцати пяти человек - орден Красной Звезды, за спасение сорока - орден Красного Знамени, за спасение восьмидесяти - орден Ленина. А я вам описал, что значило спасти в бою хотя бы одного… Из-под пуль…»
• «Что в наших душах творилось, таких людей, какими мы были тогда, наверное, больше никогда не будет. Никогда! Таких наивных и таких искренних. С такой верой! Когда знамя получил наш командир полка и дал команду: «Полк, под знамя! На колени!», все мы почувствовали себя счастливыми. Стоим и плачем, у каждой слезы на глазах. Вы сейчас не поверите, у меня от этого потрясения весь мой организм напрягся, моя болезнь, а я заболела «куриной слепотой», это у меня от недоедания, от нервного переутомления случилось, так вот, моя куриная слепота прошла. Понимаете, я на другой день была здорова, я выздоровела, вот через такое потрясение всей души…»
• «Меня ураганной волной отбросило к кирпичной стене. Потеряла сознание… Когда пришла в себя, был уже вечер. Подняла голову, попробовала сжать пальцы - вроде двигаются, еле-еле продрала левый глаз и пошла в отделение, вся в крови. В коридоре встречаю нашу старшую сестру, она не узнала меня, спросила: «Кто вы? Откуда?» Подошла ближе, ахнула и говорит: «Где тебя так долго носило, Ксеня? Раненые голодные, а тебя нет». Быстро перевязали голову, левую руку выше локтя, и я пошла получать ужин. В глазах темнело, пот лился градом. Стала раздавать ужин, упала. Привели в сознание, и только слышится: «Скорей! Быстрей!» И опять - «Скорей! Быстрей!» Через несколько дней у меня еще брали для тяжелораненых кровь».



• «Мы же молоденькие совсем на фронт пошли. Девочки. Я за войну даже подросла. Мама дома померила… Я подросла на десять сантиметров…»
• «У нашей матери не было сыновей… А когда Сталинград был осажден, добровольно пошли на фронт. Все вместе. Вся семья: мама и пять дочерей, а отец к этому времени уже воевал…»
• «Меня мобилизовали, я была врач. Я уехала с чувством долга. А мой папа был счастлив, что дочь на фронте. Защищает Родину. Папа шел в военкомат рано утром. Он шел получать мой аттестат и шел рано утром специально, чтобы все в деревне видели, что дочь у него на фронте…»
• «Помню, отпустили меня в увольнение. Прежде чем пойти к тете, я зашла в магазин. До войны страшно любила конфеты. Говорю:
  - Дайте мне конфет.
  Продавщица смотрит на меня, как на сумасшедшую. Я не понимала: что такое - карточки, что такое - блокада? Все люди в очереди повернулись ко мне, а у меня винтовка больше, чем я. Когда нам их выдали, я посмотрела и думаю: «Когда я дорасту до этой винтовки?» И все вдруг стали просить, вся очередь:
  - Дайте ей конфет. Вырежьте у нас талоны.
  И мне дали».



• «И у меня впервые в жизни случилось… Наше… Женское… Увидела я у себя кровь, как заору:
  - Меня ранило…
  В разведке с нами был фельдшер, уже пожилой мужчина. Он ко мне:
  - Куда ранило?
  - Не знаю куда… Но кровь…
  Мне он, как отец, все рассказал… Я ходила в разведку после войны лет пятнадцать. Каждую ночь. И сны такие: то у меня автомат отказал, то нас окружили. Просыпаешься - зубы скрипят. Вспоминаешь - где ты? Там или здесь?»
• «Уезжала я на фронт материалисткой. Атеисткой. Хорошей советской школьницей уехала, которую хорошо учили. А там… Там я стала молиться… Я всегда молилась перед боем, читала свои молитвы. Слова простые… Мои слова… Смысл один, чтобы я вернулась к маме и папе. Настоящих молитв я не знала, и не читала Библию. Никто не видел, как я молилась. Я - тайно. Украдкой молилась. Осторожно. Потому что… Мы были тогда другие, тогда жили другие люди. Вы - понимаете?»
• «Формы на нас нельзя было напастись: всегда в крови. Мой первый раненый - старший лейтенант Белов, мой последний раненый - Сергей Петрович Трофимов, сержант минометного взвода. В семидесятом году он приезжал ко мне в гости, и дочерям я показала его раненую голову, на которой и сейчас большой шрам. Всего из-под огня я вынесла четыреста восемьдесят одного раненого. Кто-то из журналистов подсчитал: целый стрелковый батальон… Таскали на себе мужчин, в два-три раза тяжелее нас. А раненые они еще тяжелее. Его самого тащишь и его оружие, а на нем еще шинель, сапоги. Взвалишь на себя восемьдесят килограммов и тащишь. Сбросишь… Идешь за следующим, и опять семьдесят-восемьдесят килограммов… И так раз пять-шесть за одну атаку. А в тебе самой сорок восемь килограммов - балетный вес. Сейчас уже не верится…»



• «Я потом стала командиром отделения. Все отделение из молодых мальчишек. Мы целый день на катере. Катер небольшой, там нет никаких гальюнов. Ребятам по необходимости можно через борт, и все. Ну, а как мне? Пару раз я до того дотерпелась, что прыгнула прямо за борт и плаваю. Они кричат: «Старшина за бортом!» Вытащат. Вот такая элементарная мелочь… Но какая это мелочь? Я потом лечилась…
• «Вернулась с войны седая. Двадцать один год, а я вся беленькая. У меня тяжелое ранение было, контузия, я плохо слышала на одно ухо. Мама меня встретила словами: «Я верила, что ты придешь. Я за тебя молилась день и ночь». Брат на фронте погиб. Она плакала: «Одинаково теперь - рожай девочек или мальчиков».
• «А я другое скажу… Самое страшное для меня на войне - носить мужские трусы. Вот это было страшно. И это мне как-то… Я не выражусь… Ну, во-первых, очень некрасиво… Ты на войне, собираешься умереть за Родину, а на тебе мужские трусы. В общем, ты выглядишь смешно. Нелепо. Мужские трусы тогда носили длинные. Широкие. Шили из сатина. Десять девочек в нашей землянке, и все они в мужских трусах. О, Боже мой! Зимой и летом. Четыре года… Перешли советскую границу… Добивали, как говорил на политзанятиях наш комиссар, зверя в его собственной берлоге. Возле первой польской деревни нас переодели, выдали новое обмундирование и… И! И! И! Привезли в первый раз женские трусы и бюстгальтеры. За всю войну в первый раз. Ха-а-а… Ну, понятно… Мы увидели нормальное женское белье… Почему не смеешься? Плачешь… Ну, почему?»



• «В восемнадцать лет на Курской Дуге меня наградили медалью «За боевые заслуги» и орденом Красной Звезды, в девятнадцать лет - орденом Отечественной войны второй степени. Когда прибывало новое пополнение, ребята были все молодые, конечно, они удивлялись. Им тоже по восемнадцать-девятнадцать лет, и они с насмешкой спрашивали: «А за что ты получила свои медали?» или «А была ли ты в бою?» Пристают с шуточками: «А пули пробивают броню танка?» Одного такого я потом перевязывала на поле боя, под обстрелом, я и фамилию его запомнила - Щеголеватых. У него была перебита нога. Я ему шину накладываю, а он у меня прощения просит: «Сестричка, прости, что я тебя тогда обидел…»
• «Ехали много суток… Вышли с девочками на какой-то станции с ведром, чтобы воды набрать. Оглянулись и ахнули: один за одним шли составы, и там одни девушки. Поют. Машут нам – кто косынками, кто пилотками. Стало понятно: мужиков не хватает, полегли они, в земле. Или в плену. Теперь мы вместо них… Мама написала мне молитву. Я положила ее в медальон. Может, и помогло – я вернулась домой. Я перед боем медальон целовала…»
• «Она заслонила от осколка мины любимого человека. Осколки летят – это какие-то доли секунды… Как она успела? Она спасла лейтенанта Петю Бойчевского, она его любила. И он остался жить. Через тридцать лет Петя Бойчевский приехал из Краснодара и нашел меня на нашей фронтовой встрече, и все это мне рассказал. Мы съездили с ним в Борисов и разыскали ту поляну, где Тоня погибла. Он взял землю с ее могилы… Нес и целовал… Было нас пять, конаковских девчонок… А одна я вернулась к маме…»



• «И вот я командир орудия. И, значит, меня – в тысяча триста пятьдесят седьмой зенитный полк. Первое время из носа и ушей кровь шла, расстройство желудка наступало полное… Горло пересыхало до рвоты… Ночью еще не так страшно, а днем очень страшно. Кажется, что самолет прямо на тебя летит, именно на твое орудие. На тебя таранит! Это один миг… Сейчас он всю, всю тебя превратит ни во что. Все – конец!»
• «Пока он слышит… До последнего момента говоришь ему, что нет-нет, разве можно умереть. Целуешь его, обнимаешь: что ты, что ты? Он уже мертвый, глаза в потолок, а я ему что-то еще шепчу… Успокаиваю… Фамилии вот стерлись, ушли из памяти, а лица остались…»
• «У нас попала в плен медсестра… Через день, когда мы отбили ту деревню, везде валялись мертвые лошади, мотоциклы, бронетранспортеры. Нашли ее: глаза выколоты, грудь отрезана… Ее посадили на кол… Мороз, и она белая-белая, и волосы все седые. Ей было девятнадцать лет. В рюкзаке у нее мы нашли письма из дома и резиновую зеленую птичку. Детскую игрушку…»
• «Под Севском немцы атаковали нас по семь-восемь раз в день. И я еще в этот день выносила раненых с их оружием. К последнему подползла, а у него рука совсем перебита. Болтается на кусочках… На жилах… В кровище весь… Ему нужно срочно отрезать руку, чтобы перевязать. Иначе никак. А у меня нет ни ножа, ни ножниц. Сумка телепалась-телепалась на боку, и они выпали. Что делать? И я зубами грызла эту мякоть. Перегрызла, забинтовала… Бинтую, а раненый: “Скорей, сестра. Я еще повоюю”. В горячке…»



• «Я всю войну боялась, чтобы ноги не покалечило. У меня красивые были ноги. Мужчине – что? Ему не так страшно, если даже ноги потеряет. Все равно – герой. Жених! А женщину покалечит, так это судьба ее решится. Женская судьба…»
• «Мужчины разложат костер на остановке, трясут вшей, сушатся. А нам где? Побежим за какое-нибудь укрытие, там и раздеваемся. У меня был свитерочек вязаный, так вши сидели на каждом миллиметре, в каждой петельке. Посмотришь, затошнит. Вши бывают головные, платяные, лобковые… У меня были они все…»
• «Мы стремились… Мы не хотели, чтобы о нас говорили: “Ах, эти женщины!” И старались больше, чем мужчины, мы еще должны были доказать, что не хуже мужчин. А к нам долго было высокомерное, снисходительное отношение: “Навоюют эти бабы…”»
• «Три раза раненая и три раза контуженная. На войне кто о чем мечтал: кто домой вернуться, кто дойти до Берлина, а я об одном загадывала – дожить бы до дня рождения, чтобы мне исполнилось восемнадцать лет. Почему-то мне страшно было умереть раньше, не дожить даже до восемнадцати. Ходила я в брюках, в пилотке, всегда оборванная, потому что всегда на коленках ползешь, да еще под тяжестью раненого. Не верилось, что когда-нибудь можно будет встать и идти по земле, а не ползти. Это мечта была!»



• «Идем… Человек двести девушек, а сзади человек двести мужчин. Жара стоит. Жаркое лето. Марш бросок – тридцать километров. Жара дикая… И после нас красные пятна на песке… Следы красные… Ну, дела эти… Наши… Как ты тут что спрячешь? Солдаты идут следом и делают вид, что ничего не замечают… Не смотрят под ноги… Брюки на нас засыхали, как из стекла становились. Резали. Там раны были, и все время слышался запах крови. Нам же ничего не выдавали… Мы сторожили: когда солдаты повесят на кустах свои рубашки. Пару штук стащим… Они потом уже догадывались, смеялись: “Старшина, дай нам другое белье. Девушки наше забрали”. Ваты и бинтов для раненых не хватало… А не то, что… Женское белье, может быть, только через два года появилось. В мужских трусах ходили и майках… Ну, идем… В сапогах! Ноги тоже сжарились. Идем… К переправе, там ждут паромы. Добрались до переправы, и тут нас начали бомбить. Бомбежка страшнейшая, мужчины – кто куда прятаться. Нас зовут… А мы бомбежки не слышим, нам не до бомбежки, мы скорее в речку. К воде… Вода! Вода! И сидели там, пока не отмокли… Под осколками… Вот оно… Стыд был страшнее смерти. И несколько девчонок в воде погибло…»
• «Мы были счастливы, когда доставали котелок воды вымыть голову. Если долго шли, искали мягкой травы. Рвали ее и ноги… Ну, понимаете, травой смывали… Мы же свои особенности имели, девчонки… Армия об этом не подумала… Ноги у нас зеленые были… Хорошо, если старшина был пожилой человек и все понимал, не забирал из вещмешка лишнее белье, а если молодой, обязательно выбросит лишнее. А какое оно лишнее для девчонок, которым надо бывает два раза в день переодеться. Мы отрывали рукава от нижних рубашек, а их ведь только две. Это только четыре рукава…»



• «Как нас встретила Родина? Без рыданий не могу… Сорок лет прошло, а до сих пор щеки горят. Мужчины молчали, а женщины… Они кричали нам: “Знаем, чем вы там занимались! Завлекали молодыми п… наших мужиков. Фронтовые б… Сучки военные…” Оскорбляли по-всякому… Словарь русский богатый… Провожает меня парень с танцев, мне вдруг плохо-плохо, сердце затарахтит. Иду-иду и сяду в сугроб. “Что с тобой?” – “Да ничего. Натанцевалась”. А это – мои два ранения… Это – война… А надо учиться быть нежной. Быть слабой и хрупкой, а ноги в сапогах разносились – сороковой размер. Непривычно, чтобы кто-то меня обнял. Привыкла сама отвечать за себя. Ласковых слов ждала, но их не понимала. Они мне, как детские. На фронте среди мужчин – крепкий русский мат. К нему привыкла. Подруга меня учила, она в библиотеке работала: “Читай стихи. Есенина читай”».
• «Ноги пропали… Ноги отрезали… Спасали меня там же, в лесу… Операция была в самых примитивных условиях. Положили на стол оперировать, и даже йода не было, простой пилой пилили ноги, обе ноги… Положили на стол, и нет йода. За шесть километров в другой партизанский отряд поехали за йодом, а я лежу на столе. Без наркоза. Без… Вместо наркоза – бутылка самогонки. Ничего не было, кроме обычной пилы… Столярной… У нас был хирург, он сам тоже без ног, он говорил обо мне, это другие врачи передали: “Я преклоняюсь перед ней. Я столько мужчин оперировал, но таких не видел. Не вскрикнет”. Я держалась… Я привыкла быть на людях сильной…»
• «Муж был старшим машинистом, а я машинистом. Четыре года в теплушке ездили, и сын вместе с нами. Он у меня за всю войну даже кошку не видел. Когда поймал под Киевом кошку, наш состав страшно бомбили, налетело пять самолетов, а он обнял ее: “Кисанька милая, как я рад, что я тебя увидел. Я не вижу никого, ну, посиди со мной. Дай я тебя поцелую”. Ребенок… У ребенка все должно быть детское… Он засыпал со словами: “Мамочка, у нас есть кошка. У нас теперь настоящий дом”».



• «Лежит на траве Аня Кабурова… Наша связистка. Она умирает – пуля попала в сердце. В это время над нами пролетает клин журавлей. Все подняли головы к небу, и она открыла глаза. Посмотрела: “Как жаль, девочки”. Потом помолчала и улыбнулась нам: “Девочки, неужели я умру?” В это время бежит наш почтальон, наша Клава, она кричит: “Не умирай! Не умирай! Тебе письмо из дома…” Аня не закрывает глаза, она ждет… Наша Клава села возле нее, распечатала конверт. Письмо от мамы: “Дорогая моя, любимая доченька…” Возле меня стоит врач, он говорит: “Это – чудо. Чудо!! Она живет вопреки всем законам медицины…” Дочитали письмо… И только тогда Аня закрыла глаза…»
• «Пробыла я у него один день, второй и решаю: “Иди в штаб и докладывай. Я с тобой здесь останусь”. Он пошел к начальству, а я не дышу: ну, как скажут, чтобы в двадцать четыре часа ноги ее не было? Это же фронт, это понятно. И вдруг вижу – идет в землянку начальство: майор, полковник. Здороваются за руку все. Потом, конечно, сели мы в землянке, выпили, и каждый сказал свое слово, что жена нашла мужа в траншее, это же настоящая жена, документы есть. Это же такая женщина! Дайте посмотреть на такую женщину! Они такие слова говорили, они все плакали. Я тот вечер всю жизнь вспоминаю…»
• «Под Сталинградом… Тащу я двух раненых. Одного протащу – оставляю, потом – другого. И так тяну их по очереди, потому что очень тяжелые раненые, их нельзя оставлять, у обоих, как это проще объяснить, высоко отбиты ноги, они истекают кровью. Тут минута дорога, каждая минута. И вдруг, когда я подальше от боя отползла, меньше стало дыма, вдруг я обнаруживаю, что тащу одного нашего танкиста и одного немца… Я была в ужасе: там наши гибнут, а я немца спасаю. Я была в панике… Там, в дыму, не разобралась… Вижу: человек умирает, человек кричит… А-а-а… Они оба обгоревшие, черные. Одинаковые. А тут я разглядела: чужой медальон, чужие часы, все чужое. Эта форма проклятая. И что теперь? Тяну нашего раненого и думаю: “Возвращаться за немцем или нет?” Я понимала, что если я его оставлю, то он скоро умрет. От потери крови… И я поползла за ним. Я продолжала тащить их обоих… Это же Сталинград… Самые страшные бои. Самые-самые… Не может быть одно сердце для ненависти, а второе – для любви. У человека оно одно».



• «Моя подруга… Не буду называть ее фамилии, вдруг обидится… Военфельдшер… Трижды ранена. Кончилась война, поступила в медицинский институт. Никого из родных она не нашла, все погибли. Страшно бедствовала, мыла по ночам подъезды, чтобы прокормиться. Но никому не признавалась, что инвалид войны и имеет льготы, все документы порвала. Я спрашиваю: “Зачем ты порвала?” Она плачет: “А кто бы меня замуж взял?” – “Ну, что же, – говорю, – правильно сделала”. Еще громче плачет: “Мне бы эти бумажки теперь пригодились. Болею тяжело”. Представляете? Плачет».
• «Это потом чествовать нас стали, через тридцать лет… Приглашать на встречи… А первое время мы таились, даже награды не носили. Мужчины носили, а женщины нет. Мужчины – победители, герои, женихи, у них была война, а на нас смотрели совсем другими глазами. Совсем другими… У нас, скажу я вам, забрали победу… Победу с нами не разделили. И было обидно… Непонятно…»
• «Первая медаль “За отвагу”… Начался бой. Огонь шквальный. Солдаты залегли. Команда: “Вперед! За Родину!”, а они лежат. Опять команда, опять лежат. Я сняла шапку, чтобы видели: девчонка поднялась… И они все встали, и мы пошли в бой…»