Главная Косметика Сказание о мамаевом побоище автор. «Сказание о Мамаевом побоище» – литература, памятник или источник? Сказание о Мамаевом побоище

Сказание о мамаевом побоище автор. «Сказание о Мамаевом побоище» – литература, памятник или источник? Сказание о Мамаевом побоище

СКАЗАНИЕ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ

Начало повести о том, как даровал бог победу государю великому князю Дмитрию Ивановичу за Доном над поганым Мамаем и как молитвами пречистой богородицы и русских чудотворцев православное христианство - Русскую землю бог возвысил, а безбожных агарян посрамил.

Хочу вам, братья, поведать о брани недавней войны, как случилась битва на Дону великого князя Дмитрия Ивановича и всех православных христиан с поганым Мамаем и с безбожными агарянами. И возвысил бог род христианский, а поганых унизил и посрамил их дикость, как и в старые времена помог Гедеону над мадиамами и преславному Моисею над фараоном. Надлежит нам поведать о величии и милости божьей, как исполнил господь пожелание верных ему, как помог великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его князю Владимиру Андреевичу над безбожными половцами и агарянами.

Попущением божьим, за грехи наши, по наваждению дьявола поднялся князь восточной страны, по имени Мамай, язычник верой, идолопоклонник и иконоборец, злой преследователь христиан. И начал подстрекать его дьявол, и вошло в сердце его искушение против мира христианского, и подучил его враг, как разорить христианскую веру и осквернить святые церкви, потому что всех христиан захотел покорить себе, чтобы не славилось имя господне средь верных богу. Господь же наш, бог, царь и творец всего сущего, что пожелает, то и исполнит.

Тот же безбожный Мамай стал похваляться и, позавидовав второму Юлиану-отступнику, царю Батыю, начал расспрашивать старых татар, как царь Батый покорил Русскую землю. И стали ему сказывать старые татары, как покорил Русскую землю царь Батый, как взял Киев и Владимир, и всю Русь, славянскую землю, и великого князя Юрия Дмитриевича убил, и многих православных князей перебил, а святые церкви осквернил и многие монастыри и села пожег, а во Владимире соборную церковь златоверхую пограбил. И так как был ослеплен он умом, то того не постиг, что, как господу угодно, так и будет: так же и в давние дни Иерусалим был пленен Титом-римлянином и Навуходоносором, царем вавилонским, за прегрешения и маловерие иудеев, - но не бесконечно гневается господь и не вечно он карает.

Узнав все от своих старых татар, начал Мамай поспешать, дьяволом распаляемый непрестанно, ополчаясь на христиан. И, забывшись, стал говорить своим алпаутам, и есаулам, и князьям, и воеводам, и всем татарам так: «Я не хочу так поступить как Батый, но когда приду на Русь и убью князя их, то какие города наилучшие достаточны, будут для нас - тут и осядем, и Русью завладеем, тихо и беззаботно заживем», - а не знал того, проклятый, что Господня рука высока.

И через несколько дней перешел он великую реку Волгу со всеми силами, и другие многие орды к великому воинству своему присоединил и сказал им: «Пойдем на Русскую землю и разбогатеем от русского золота!» Пошел же безбожный на Русь, будто лев, ревущий ярясь, будто неутолимая гадюка злобой дыша. И дошел уже до устья реки. Воронежа, и распустил всю силу свою, и наказал всем татарам своим так: «Пусть не пашет ни один из вас хлеба, будьте готовы на русские хлеба!»

Прознал же о том князь Олег Рязанский, что Мамай кочует на Воронеже и хочет идти на Русь, на великого князя Дмитрия Ивановича Московского. Скудость ума была в голове его, послал сына своего к безбожному Мамаю с великою честью и с многими дарами и писал грамоты свои к нему так: «Восточному великому и свободному, царям царю Мамаю - радоваться! Твой ставленник, тебе присягавший Олег, князь рязанский, много тебя молит. Слышал я, господин, что хочешь идти на Русскую землю, на своего слугу князя Димитрия Ивановича Московского, устрашить его хочешь. Теперь же, господин и пресветлый царь, настало твое время: золотом, и серебром, и богатством многим переполнилась земля Московская, и всякими драгоценностями твоему владению на потребу. А князь Димитрий Московский - человек христианский - как услышит слово ярости твоей, «то отбежит в дальние пределы свои: либо в Новгород Великий, или на Белоозеро, или на Двину, а великое богатство московское и золото - все в твоих руках будет и твоему войску на потребу. Меня же, раба твоего, Олега Рязанского, власть твоя пощадит, о царь: ведь ради тебя я крепко устрашаю Русь и князя Димитрия. И еще просим тебя, о царь, оба раба твои, Олег Рязанский и Ольгерд Литовский: обиду приняли мы великую от этого великого князя Димитрия Ивановича, и как бы мы в своей обиде твоим именем царским ни грозили ему, а он о том не тревожится. И еще, господин наш царь, город мой Коломну он себе захватил - и о всем том, о царь, жалобу воссылаем тебе».

И другого послал скоро своего вестника князь Олег Рязанский со своим письмом, написано же в грамоте было так: «К великому князю Ольгерду Литовскому - радоваться великою радостию! Известно ведь, что издавна ты замышлял на великого князя Димитрия Ивановича Московского, с тем чтобы изгнать его из Москвы и самому завладеть Москвою. Ныне же, княже, настало наше время, ибо великий царь Мамай грядет на него и на землю его. И сейчас, княже, присоединимся мы оба к царю Мамаю, ибо знаю я, что царь даст тебе город Москву, да и другие города, что поближе к твоему княжеству, а мне отдаст он город Коломну, да Владимир, да Муром, которые к моему княжеству поближе стоят. Я же послал своего гонца к царю Мамаю с великою честью и со многими дарами, так же и ты пошли своего гонца, и что у тебя есть из даров, то пошли ты к нему, грамоты свои написав, а как - сам знаешь, ибо больше меня понимаешь в том».

Князь же Ольгерд Литовский, прознав про все это, очень рад был великой похвале друга своего князя Олега Рязанского и отправляет быстро посла к царю Мамаю с великими дарами и подарками для царских забав. А пишет свои грамоты так: «Восточному великому царю Мамаю! Князь Ольгерд Литовский, присягавший тебе, много тебя молит. Слышал я, господин, что хочешь наказать свой удел, своего слугу, московского князя Димитрия, потому и молю тебя, свободный царь, раб твой: великую обиду наносит князь Димитрий Московский улуснику твоему князю Олегу Рязанскому, да и мне также большой вред чинит. Господин царь, свободный Мамай! Пусть придет власть твоего правления теперь и в наши места, пусть обратится, о царь, твое внимание на наши страдания от московского князя Димитрия Ивановича».

Помышляли же про себя Олег Рязанский и Ольгерд Литовский, говоря так: «Когда услышит князь Димитрий о приходе царя, и о ярости его, и о нашем союзе с ним, то убежит из Москвы в Великий Новгород, или на Белоозеро, или на Двину, а мы сядем в Москве и в Коломне. Когда же царь придет, мы его с большими дарами встретим и с великою честью, и умолим его, возвратится царь в свои владения, а мы княжество Московское по царскому велению разделим меж собою - то к Вильне, а то к Рязани, и даст нам царь Мамай ярлыки свои и потомкам нашим после нас». Не ведали ведь, что замышляют и что говорят, как несмышленые малые дети, не ведающие божьей силы и господнего предначертания. Ибо воистину сказано: «Если кто к богу веру с добрыми делами и правду в сердце держит и на бога уповает, то такого человека господь не предаст врагам в уничижение и на осмеянье».

Государь же князь великий Дмитрий Иванович - добрый человек - образцом был смиренномудрия, небесной жизни желал, ожидая от бога грядущих вечных благ, не ведая того, что на него замышляют злой заговор ближние его друзья. О таких ведь пророк и сказал: «Не сотвори ближнему своему зла и не рой, не копай врагу своему ямы, но на бога-творца надейся, господь бог может оживить и умертвить».

Пришли же послы к царю Мамаю от Ольгерда Литовского и от Олега Рязанского и принесли ему большие дары и грамоты. Царь же принял дары и письма благосклонно и, заслушав грамоты и послов почтя, отпустил и написал ответ такой: «Ольгерду Литовскому и Олегу Рязанскому. За дары ваши и за восхваление ваше, ко мне обращенное, каких захотите от меня владений русских, теми одарю вас. А вы в верности мне присягните и скорее идите ко мне и одолейте своего недруга. Мне ведь ваша помощь не очень нужна: если бы я теперь пожелал, то своею силою великою я бы и древний Иерусалим покорил, как прежде халдеи. Теперь же поддержать вас хочу моим именем царским и силою, а вашею клятвой и властью вашей разбит будет князь Дмитрий Московский, и грозным станет имя ваше в странах ваших моею угрозой. Ведь если мне, царю, предстоит победить царя, подобного себе, то мне подобает и надлежит царскую честь получить. Вы же теперь идите от меня и передайте князьям своим слова мои».

В 1980 г. Т.В. Диановой была факсимильно издана Лицевая рукопись XVII в. «Сказания о Мамаевом побоище» (ГИМ, собр. Уварова, № 999а) . С той поры миновала четверть века, однако книга оказалась совершенно не включенной в научный оборот {1}, хотя содержит немало совершенно уникальных сообщений.

Дианова дала краткое археографическое описание рукописи, однако не передала текст в современной графике и - самое главное! - не охарактеризовала его с точки зрения содержательной. Между тем, Л.А. Дмитриев еще в 1959 г. в своем «Обзоре редакций Скаазния о Мамаевом побоище» счел нужным посвятить ей страницу, отметив, что «в этом списке есть места, присущие только ему» , а в 1966 г. исследовал 8 лицевых рукописей «Сказания» (далее - С) и обнаружил, что все они - в том числе и № 999а - относятся к варианту Ундольского (У) . Однако при последнем переиздании У было использовано лишь 4 списка , и при этом изданная Диановой рукопись (далее - Лиц.) не вошла в их число {2}.

Самое удивительное состоит в том, что У - текст, во всех отношениях куда менее интересный, чем Лиц.: последний - несмотря на утраты отдельных листов и лакуны - подробнее, чем У, и зачастую дает более ранние и более исправные чтения. Более того, в Лиц. можно указать на ряд более явно более ранних фрагментов, чем имеется в Основном варианте (О), который ныне принято считать наиболее древней версией С. Наконец, в Лиц. содержится информация, которой нет ни в одном из изданных ныне текстов С. Самое важное состоит в том, что это касается главным образом не идеологического «обрамления», а описания событий.

Вот самые важные примеры. Из-за недостатка места основное внимание будет уделено не текстологической, а содержательной стороне дела.

1. Лиц.: «князь великий Дмитрей Ивановичь з братом своим со князем Владимером Андреевичем и со всем христолюбивым воинством прииде на Коломну. Приспевшу же месяца августа 28 день суботной, на память святаго отца нашего Моисея Мурина, туто же быша многия воеводы и ратницы, сретоша великаго князя Дмитрея Ивановича со всеми полки на реце на Северке. Епископ же коломенский встрете его во вратех градных с чюдотворными иконами и с крилосы и з животворящими кресты и осени его крестом» {3}.

Если сравнить этот текст с соответствующими версиями О, У, Печатного варианта (Печ.) и Распространенной редакции (Р), то нетрудно убедиться, что этот фрагмент наиболее полон, в то время как все прочие версии дают лишь более или менее краткие и искаженные версии этого текста. В Киприановской редакции (К) названо точное имя - Герасим, однако отсутствие имени в Лиц. и У все же точнее, чем «Геронтий» или «Евфимий», как в О, Р и Печ.

2. Лиц.: «наутрие же в неделю августа в 29 день усекновение честныя главы святаго пророка и предтечи крестителя Иоанна князь же великий Дмитрей Ивановичь в той день повеле всем воеводам со всеми людьми выехати к Голутвину монастырю и к Девичю на поля, а сам выеха туто ж, и начаша мнози гласи ратных труб гласити и арганы бьюще и стязи ревут у суда Панфильева» {4} (Л. 42/34об.).

У: «в святую же неделю по заутрении начаша мнози гласи ратных трубити, гласити, и арганы мнози бьюще и стязи новолочены у саду у Панфильева» .

О: «наутрие же князь великий повеле выехати всем воем на поле к Дивичю. В святую же неделю по заутрении начаша многых труб ратных гласы гласити, и арганы многи бити, и стязи ревуть наволочены у саду Панфилова» .

И вновь текст Лиц. более полон и более точен по существу. Упоминается не только Девичий, но и Голутвин монастырь, о котором ни в каких иных текстах С нет ни слова {5}. Кому придет в голову придумывать такое сотню лет спустя? Между тем он располагался там, где и должен был проходить смотр - на берегу Оки, у места впадения в нее р. Москвы .

Весьма органично и последующее описание. Трубы и органы начинают звучать, когда великий князь выехал на смотр своих сил: так и должно было быть; это не литературный штамп, а свидетельство очевидца. Панфильев суд, т.е. пристань , также куда более уместен, чем имеющийся во всех прочих текстах сад: после смотра и уряжения полков началась переправа через Оку, и это естественно должно было проходит поблизости от реки и пристани, где должны были быть подготовлены суда. О том, что это не случайная описка, говорит повторное: «князь великий Дмитрей Ивановичь и все войско выеха на поле, сынове же руския наступиша поля каломенская у суда Панфильева» (Л. 43/35 об.).

«Суд» в значении «пристань, порт» упоминается еще в Повести временных лет при описании русских набегов на Царьград: «си же внутрь суда вшедше» (6374); «и приде к Цесарюград[у], и греци замкоша суд» (6415);. «суд всь пожгоша» (6449) . Это слово обычно толкуется как название бухты Золотой Рог, вход в которую в момент опасности закрывали огромной цепью , однако последняя фраза однозначно говорит, что правильнее под царьградским «судом» следует понимать расположенный в бухте огромный порт: саму по себе бухту жечь нельзя, но можно это сделать с пристанями, которые расположены на ее берегах.

А.Б. Мазуров обратил внимание на топоним «Панфилово», расположенный по пути из Коломны к Оке. Он в XVII-XVIII вв. назывался «Панфиловским садком», «пустошью Панфиловской Садки» . Однако в этом вовсе не обязательно видеть доказательство правильности «сада», а не «суда» - вероятнее обратное: механическое искажение в поздних текстах «Сказания», получившего широкую популярность в XVI-XVII вв., повлияло изменение названия местности. Точно так же «к Девичю [монастырю] на поля» [Ср.: 21. C. 34] превратилось впоследствии в «Девичье поле».

3. Далее вновь идет совершенно оригинальное изложение общеизвестной информации: «И рече к великому князю Дмитрею брат его князь Владимер Андреевичь: “учини {6} ж разряд всем людем своим коемуждо полку устави воеводу”. Великий ж князь Дмитрей Ивановичь себе приим в болшой полк белозерския князя и в правой руке уряди брата своего князя Владимера Андреевича и дасть ему полк ярославския князи, а в левую руку князя Глеба Брянскаго, а в первом полку были воеводы Дмитрей Всеволож да Володимер Всеволож с коломенский воевода Микула Васильевичь, а в левой руке Тимофей Валуевичь, кострамския ж были воеводы князь Андрей Муромской да Андрей Серкизовичь, а у князя Владимера Андреевича воеводы были Данила Белоус да Костянтин Конановичь да князь Федор Елецкой да князь Юрья Мещерской и уряди в полк и повеле Оку реку возитися» (Л. 43/35об.–44/36).

Главные отличия от обычных версий, имеющихся в О и У, состоят 1) в помещении князя Андрея Муромского в полк левой, а не правой руки; 2) в лакунах: на самом деле Тимофей был не костромским, а владимирским и юрьевским воеводой; костромичами командовал Иван Родионович Квашня, а Андрей Cеркизович - переяславцами [Ср.: 15. С. 34; 9. С. 159]; 3) главное - все те московские бояре, которые обычно «зачислены» в передовой полк, по Лиц., оказываются распределенными между первым {7}, т.е. большим полком, и полком левой руки. И это очень логично: сначала перечислены князья, возглавлявшие центр и фланги, а потом следуют командиры более низкого ранга этих же подразделений, и в этом случае не возникают та странная ситуация, когда названы только подчиненные Владимира Андреевича. И, на мой взгляд, погрешности в боярской «номенклатуре», что заметны в Лиц., косвенно свидетельствуют в пользу ее достоверности: Лиц. копировалась с весьма ветхой, а значит, достаточно древней книги, в которой часть страницы или текста оказалась поврежденной. Труднее всего рационально истолковать местоположение Андрея Муромского. Может быть, это была просто механическая ошибка древнего переписчика?

4. В Лиц. имеется весьма существенное дополнение к рассказу о событиях, предшествующих Куликовской битве: «Приспе же день в среду месяца сентебря в 6 день воспоминание бывшаго чюдеси архистратига Михаила и страдание святаго мученика Евдоксия на 6 часу дни прибеже Семен Мелик со дружиною своею, за ними же гониша тотарове - толико бестудно гнаша, но и полцы ру[ск]ия видеша и возвратишася и выехаша на место высоко и ту видевше все полки рустия <…> Семен же Мелик поведает великому князю Дмитрею Ивановичю: “подобает тебе, господарю {8}, итти на Непрядву и на Гусин брод, а царь Мамай ныне на Кузмине гати, об одну нощь промежь вас будет…”» (Л. 56/45, 57/46об.).

Упоминание о Кузьминой гати - уже не первое в С: днем раньше схожую новость сообщил великому князю язык, захваченный Петром Горским и Карпом Олексиным: «Уже царь на Кузмине гати стоит, а того ради не спешить, ожыдаеть Олгорда Литовского и Олга Резаньского, а твоего царь събраниа не весть, ни стретениа твоего не чаеть <…>, и по трех днех имать быти на Дону» .

Последнюю фразу совсем не обязательно понимать как указание на расстояние в три дневных перехода: Мамай ведь не спешил. Это может быть и подгонка задним числом под известную автору текста дату 8 сентября, а также указание на его план - двигаться на север по «татарским местам». Поэтому в ней нет никаких противоречий со словами Семена Мелика, по которым и на следующий день Мамай продолжал пребывать на том же месте, что и раньше - на Кузьминой гати.

Но его предложение великому князю выдвинуть рать к Гусину броду и Непрядве дает возможность уточнить местоположения этих древних топонимов {9}. Вряд ли будет ошибкой утверждать, что Гусин брод и есть та переправа на Непрядве, где возвращавшиеся назад после битвы русские воины обнаружили убитых татар.
Согласно многим редакциям С, некий разбойник Фома Кацыбеев видел накануне битвы, как святые Борис и Глеб избили татарское воинство, причем избитых святыми татар воины, возвращавшиеся к месту битвы, обнаружили именно на берегу Непрядвы. Так в Печ. рассказывается: «Гонишася руския удалцы, дондеже всех татар доступиша и возвратишася, обретоша же трупы мертвых татар об ону страну Непрядвы реки, иде же не быша русския полки. Сии побиты суть от святых мученик Бориса и Глеба» . В Лиц. дается такой вариант: «того ради возвратишася гнавшии и видеша многа трупу мертвых обапол реки Непрядвы, иде же было непроходна, сиречь глубока, и ту наполнишася трупу поганых» {10} (Л. 88/77).

Словам «иде же не быша русския полки» из Печ. можно дать такое истолкование: по описаниям битвы, первым пустился в бегство Мамай, за которым устремилась погоня, которая так и не смогла его догнать. Стало быть, в источнике передана точка зрения тех, кто преследовал Мамая: они первыми преодолели Гусин брод, когда еще там не проходили ни татары, ни другие русские силы; затем к броду подошла основная «волна» бегущих татар, где их вновь настигла русская конница: из-за возникшего столпотворения часть татар пыталась переправиться там, где Непрядва была глубока, и тонули в реке. Таким образом, вторая «Меча», о которой идет речь в источниках, оказывается на деле Непрядвой. Возвращаясь, преследователи Мамая увидели на переправе трупы и приписали их появление к «действиям» Бориса и Глеба.

Поскольку Семен Мелик вернулся в 6 часу дня, т.е. около полудня, то Гусин брод должен был располагаться на расстоянии не более половины дневного перехода - не больше, чем в 15-20 км от Куликова поля. В противном случае русские войска, только 5 сентября начавшие переправу через Дон, просто не дошли бы до Гусина брода. Впрочем, большее расстояние и не требовалось: Непрядва именно в 15 км южнее, у нынешнего пос. Михайловского, поворачивает на запад, т.ч. Гусин брод следует искать между этим поселением и д. Красные Буйцы, что в 10 км севернее.

Татарские сторожа, впервые увидевшие русские силы, должны были за оставшиеся 6 часов до захода солнца вернуться в ставку Мамая на Кузьминой гати: иначе Мамай в течение 7 сентября просто не дошел до Куликова поля. Отсюда следует, что расстояние между названными местами составляло всего один дневной переход - вряд ли больше 40 км. Это значит, что Кузьмина гать находилась в верховьях Красивой Мечи неподалеку от Волова, нынешнего районного центра Тульской области.

Трудно найти мотив, который заставил бы некого позднего редактора, обладавшего на редкость буйной фантазией, выдумывать такого рода подробности. Поэтому уникальные данные Лиц. следует воспринимать как свидетельство некого очень древнего первоисточника, передающего устный рассказ очевидца этих событий.

5. Только Лиц. дает исчерпывающее объяснение тому, почему стоявший в засаде Владимир Андреевич Серпуховской подчинился приказу гораздо менее знатного, чем он, Дмитрия Михайловича Волынского. Сама по себе ссылка на опыт этого полководца, добившегося уже нескольких ярких побед, недостаточна: командующим в ту эпоху мог быть только человек, занимающий более высокий сан, и потому Волынец мог быть в лучшем случае советником, а решающее слово должно было оставаться именно за князем Владимиром. Так почему же, согласно С, этот князь, видя, как - цитирую У - «погании же заидоша всюду, христианстии же оскудеша», «не могий победы тръпити зря» вместо того, чтобы отдать приказ о выступлении, обращается к Дмитрию Волынскому: «Брате мой Дмитрие, что убо ползует стояние наше и что наш успех будеть, то уже кому имам помощи» . Лиц. передает эти слова исправнее и при этом делает уникальное дополнение: на вопрос «брате Дмитрие, что наше стояние ползует? какий наш успех будеть и кому помощь имам сотворити?» Волынец просит еще потерпеть, и Владимир, «воздев руце», восклицает: «Боже отец наших, сотворивый небо и землю, призри на нас и виждь, какую крамолу Волынец над ними содевает и не дай же, Господи, с нас радоватися врагу нашему диаволу» (Л. 83/72об.-84/73).
Но это еще не все! Далее в Лиц. следует: «Сынове же руския княжь Владимерова полку Андреевича нача[ша] плакатися, видевше дружину свою побиваемых, инии же отцов своих и детей и братию, хотяше силно напускати. Волынец же возбрани им…». То есть ситуация в засаде накалялась до такой степени, что воины были настроены ринуться в бой вопреки приказу!

Так почему же Владимир Андреевич, по сути уподобляя Волынца дьяволу, при этом слушается своего воеводу, когда все воины просто требуют начать атаку? Все это смахивает на литературу позднейшего времени, на драматическое нагнетание напряженности, на вымысел. Однако в Лиц. еще раньше этому дается вполне конкретное разъяснение: накануне битвы строгий приказ сделать так, как велит Волынец, дал Владимиру Андреевичу сам великий князь.

Этим завершается в Лиц. знаменитая сцена гадания, что делает ее вполне законченной. По всем версиям С, в ночь перед битвой Дмитрий Волынец, припав к земле, долго слушал, какие звуки раздадутся с той, и с другой стороны.

В итоге он расслышал плач русской и «еллинской» женщин и предрек победу русских и тяжелые потери с обеих сторон. К этому Лиц. добавляет: «Еще же Волынец рече великому князю Дмитрею Ивановичю примету свою: “Аще ли, господарь, западному своему полку напустити по моему велению, то мы побьем; аще, господарь, без моего веления станут на пути, то всех нас побьют, много тех боев примета есть. Не ложно тебе, господарю, поведаю словеса сия”. Князь великий Дмитрей Ивановичь заповеда брату своему князю Владимеру Андреевичю: “Бога ради и для наших родителей, по Волынцове заповеди сотвори, аще увидиши меня, брата своего, убиенна, никако же могий повеления его преслушати: меня тебе не отняти, толко Бог случит мне убиену быти”. И клятвою его укрепи: “Аще ли не тако сотвориши, да не будеши от меня прощен”» (Л. 67/56об.–68/57об.).

Разумеется, и эти слова можно истолковать как плод позднейшего литературного творчества, однако в таком случае остается не понятной причина того, почему засадным полком командовал именно Волынец, а не Владимир Андреевич. Кроме того, такого рода истолкование есть на самом деле неявный перенос современных представлений на средневековую эпоху. В наш рационалистический век для большинства людей, в том числе ученых мужей, разного рода приметы и гадания есть всего лишь суеверия, к которым нельзя относиться всерьез. Отсюда и отношение к этому слою информации не как к части древнейшей первоосновы С, а как к позднейшему литературному вымыслу. Однако если мы отрешимся от нашего ни на чем не основанного высокомерия, а воспримем эту «мистику» всерьез - так, как это делали наши предки, то этот рассказ о приметах Волынца признаем достоверным и даже точно назовем его первоисточник - устный рассказ самого Дмитрия Михайловича Волынского: никто, кроме него и великого князя, не мог рассказать о том, что происходило в ночь накануне битвы.

И в этом отношении Лиц. оказывается текстом, наиболее полно передающим этот первоисточник, восходящий к 80-м гг. XIV вв. И если под этим углом зрения посмотреть на различия между текстом Лиц. и прочими изданными версиями С, где сцена гадания завершается призывом Волынца молиться богу и обратиться за помощью к святым угодникам, в частности, к Борису и Глебу, то усечение исходного текста, в котором главное внимание уделено не религиозной, а «мистической» стороне дела, можно воспринимать, как плод редакционной деятельности некого духовного лица, который переработал сугубо светский текст изначального С, убрав их него излишние «языческие» мотивы и заменив их надлежащей православной риторикой.

6. В Лиц. имеется еще один интереснейший фрагмент, который дает уникальную возможность проследить, как именно происходила переработка исходного вполне конкретного рассказа о победе на Дону в назидательное и душеполезное повествование о том, что - позволю себе каплю иронии - может содеять крест животворящий.

Прежде чем приводить данные С, необходимо обратиться к пространной летописной Повести (далее - Л), которая самое начало битвы описывает следующим образом: «Сам же князь великий наеха наперед в сторожевых полцех на поганого царя Теляка, наречененаго плотного диавола Мамая, таче потом недолго попустя отъеха князь в великий полк. И се поиде великаа рать Мамаева, вся сила татарская. А отселе князь великий Дмитрий Иванович с всеми князми русскими, изрядив полкы, поиде противу поганых половець и с всеми ратми своими». Ниже, при описании потерь, сообщается: великий князь «бился с татары в лице, став напреди на первом суиме», отказавшись встать «негде на опришнем месте».

Из-за этого он чуть не погиб: «Одесную и ошую его дружину его бишя, самого же вкруг оступиша обаполы, и многа ударениа ударишася по главе его, и по плещима его, и по утробе его <…> И тако промежи многими ратными цел схранен бысть» .

В К сходный текст помещен в отсутствующую в Л сцену поисков Дмитрия Ивановича: «И бысть доспех его весь избит и язвен зело, на телеси же его нигде же смертныа раны обретеся, а преже всех стал на бой, на первом сступе, и в лице с татары много бился». Далее рассказчик сообщает об отказе Дмитрия отойти на «опричное» место и возвращается к прежней теме: «Да якоже рече, тако и сотвори, преже всех нача битися с татары, да одесную и ошую оступиша его татарове, аки вода, и много по главе его и по плещама его и по утробе его бьюще и колюще и секуще» .

Между Л и К есть одна существенная разница: в К утверждается, что великий князь не просто участвовал в первом столкновении с татарами, а сражался «преже всех», и это повторено дважды. Стало быть, данные Л о том, что он «наеха наперед на <…> Теляка», вполне достоверны. И хотя это обстоятельство несколько смазано эпизодом сценой уговоров его уйти на безопасное место (например, в К: «Много ему глаголаша князи и воеводы»), возникает подозрение, что К и Л сохранили - пусть и мимолетом, каждый источник по-своему - факт, который впоследствии хотели утаить или по крайней мере не очень афишировать: выехавший в «сторожа» великий князь по какой-то причине напал на татар, в результате чего его отряд был разбит, а самому Дмитрию Ивановичу пришлось отбиваться чуть ли не одиночку: татары, согласно описанию, обступили его, «аки вода». Спрашивается: а кто это мог видеть, если это происходило по ходу сражения, если Дмитрия после битвы еле нашли? Столь красочное описание сохранилось скорее всего оттого, что это происходило на глазах у тысяч воинов.

И здесь необходимо обратиться к С, отметив сначала последовательность событий в О и У (текстологически близком к Лиц.): великий князь переодевается, вынимает из «надр своих живоносный крест», потом к нему приходит посол от Сергия Радонежского с книгами и хлебцем, съев который Дмитрий берет в руки железную палицу и желает лично идти на бой с татарами. Бояре начинают возражать. После рассуждений о святом Федоре Тироне и прочих очень существенных в решающий момент вещах Дмитрий все же решает идти в бой: «аще ли умру - с вами, аще ли спасуся - с вами». Далее рассказывается, как братья Всеволожи ведут в бой передовой полк, с правой руки же полк ведет Микула Васильевич, с левой руки - Тимофей Волуевич; затем говорится о бредущих обапол татарах, о выходе Мамая на холм с тремя князьями, затем о том, как перед близко сошедшимися силами выехал вперед огромный печенег, с которым столкнулся в поединке Пересвет; после этого и началась сеча. У в основном повторяет общую канву, но после богословского «диспута» дает оригинальную фразу: «А передовые же полци выступиша на нас, и наш передовой полк выиде»; далее в искаженном виде говорится о Всеволожих (опущен, в частности, Тимофей Волуевич), о ком-то, бредущем «обапол», о безбожном царе на высоком месте и, наконец, о поединке «печенига» с Пересветом .

Лиц. передает схожий текст с У в гораздо более исправном и, судя по всему, первоначальном виде. Принципиально важно то, что здесь порядок событий подан совсем иначе, чем обычно. После того, как Дмитрий Иванович передал «приволоку свою» (не «царскую», между прочим!) и коня Михаилу Брянскому, следует:

«Передовыя же полки сошлися. Погании же бредут противу их, несть бо места где им раступитися, толико много их собрашася. Безбожныи же царь Мамай выехал с тремя князьми своими на место высоко, зряще крови християнския. Уже бо близ себя сходящеся и выехал ис полку татарского травитися печенег именем Калобей передо всеми муж[а]ми являшеся… Сынове русския, видевше его и убоявшеся, видев же его князь великий Дмитрей Ивановичь, положив руце сво[е] в недра своя и выняв палицу свою железную и подвигся вон ис полку своего, восхотев преже всех людей сам нача битися…» (Л.72/61об.-73/62об.) Далее следует обширный и более подробный, чем в прочих текстах, рассказ о том, как «богатыри рустии» удержали его от того, чтобы идти в бой самому - хотя Дмитрий уже «нача битися»! При этом Дмитрий высказывает следующую оригинальную, т.е. отсутствующую в О, Л и К мысль: «не аз ли преже всех вас у небеснаго царя и владыки почтен бысть и земною честию дарован? Ныне же подобает преже всех моей главе усеченной быти» (Л. 76/65).

Затем идет повторение: «а передовыя же полки татарския выступиша и наш передовой полк…» (Л. 76/65об.), после чего в книге косо вырвано пол-листа. На этом листе имелся, видимо, более подробный рассказ о Пересвете и «печенеге». Это следует из сопоставления с обычными описаниями по О и У. Так на лицевой стороне наполовину утраченного листа 77/66 раньше содержалось скорее всего обычное упоминание о ведущих полки московских боярах (количество знаков на утраченном месте и в стандартном тексте об этом примерно совпадает): далее на сохранившейся нижней половине страницы упоминается вновь печенег, которого увидел Пересвет и пожелал биться с ним. Самое интересное состоит в том, что несмотря на утрату половины листа объем информации, что дает Лиц. о «подготовке» Пересвета к единоборству с «печенегом» по сути совпадает с тем, что имеется в неповрежденных текстах С: Пересвет вооружен «архангельского образа» - в О «шеломом»; он просит прощения и благословения. Пропали по сути только не занимающие много места упоминания об игумене Сергии, брате Андрее Ослебе и «чаде Иакове», хотя на утраченной части оборота должно было поместиться больше информации.

Какой из всего этого следует сделать вывод? Прежде всего, Лиц. сохранила остаток первоначального текста, который был опущен в прочих версиях С, - о том, как Дмитрий Иванович в самом начале, когда передовые полки только сходились, сам пошел навстречу «печенегу», который, видимо, был знатным татарином и так же, как и Дмитрий, выехал вперед вовсе не в одиночку. Если верить Л, противником Дмитрия был не кто иной, как Мамаев «царь Теляк». Они с Дмитрием наверняка знали друг друга в лицо, что и могло спровоцировать их столкновение.

В этой связи С.Н. Азбелев совершенно справедливо указал мне на соответствующее место из предания «Про Мамая безбожного», записанного в XIX в. и восходящего не к известным ныне спискам С, а к более древней, не дошедшей до нас версии исторического повествования . Согласно этому преданию и вопреки почти всех известным ныне версиям С, «Задонский князь Дмитрий Иванович» сам, взяв «палицу боевую, поезжает к Кроволину-татарину». В последний момент однако он меняется конями «с незнамым воином», который вступает в смертный бой с Кроволином. Затем история повторяется: Дмитрий Иванович вновь выезжает на поединок с другим татарским воином, но вновь вместо него сражается и гибнет другой «незнамый» русский воин .

Самое существенное состоит в том, что во многих версиях С по сути указываются имена этих двух воинов: великий князь увидел после боя лежащим рядом с поверженными Пересветом и «печенегом» еще некого «нарочитого богатыря Григория Капустина». С умалчивает, однако, почему же он был отмечен наряду с князьями и наиболее знатными боярами, что породило версию о чисто случайном появлении этого имени .

Однако сходство мотивов между Лиц. и архангельским преданием заставляет думать, что и Александр Пересвет, и Григорий Капустин сопровождали князя Дмитрия при его выезде в сторожа, первыми столкнулись с татарами из отряда Тюляка (или с самим Тюляком!?) и первыми погибли в бою, и первоначальный рассказ давал конкретное описание этих столкновений.

Впоследствии этот рассказ был заменен благочестивым и совершенно фантастическим описанием поединка монаха с татарским «Голиафом»: автору этой подделки не нужны были в качестве поединщиков великий князь с «царем» Тюляком: роль «царя» в С отдана Мамаю, а Дмитрию Ивановичу не пристало сражаться с низшим по рангу. Такую подмену тем легче было сделать, что мотив замены существовал, видимо, уже в первоначальном рассказе: Пересвет, а за ним Капустин опередили великого князя на суиме, а значит, заместили его собой. Именно поэтому Пересвет оказался «починальником» и был превращен в монаха: тем самым была подчеркнута руководящая и направляющая роль православной церкви, а сам поединок стал символом противостояния православного воинства с неверными, которые С называет и «еллинами», и «погаными» - словом, безбожниками.

Ценность Лиц. состоит в том, что она передает промежуточную стадию превращения исходного рассказа в нечто совсем другое: с одной стороны, она сохранила первоначальный фрагмент о выступлении великого князя (а вовсе не Пересвета) против «печенега», а с другой стороны, представила раннюю версию трансформации исторического повествования в публицистический текст: Дмитрий пошел было в бой, но бояре его удержали, а вместо него против «Голиафа» выступил посланный Сергием Радонежским монах. Последующими переработками связь уговоров с символическим поединком была утрачена: они превратились в самодостаточные «микросюжеты».

Косвенным подтверждением того, что эпизод этот является вставным, вторичным, служит определение в Лиц. Пересвета как чернеца «иже в первом полку Володимера Всеволожа». Раньше об этом боярине упоминалось только при описании коломенского смотра, где он вместе с братом Дмитрием назван воеводой именно первого (но не «передового!) полка.

При описании битвы О по сути повторяет коломенскую раскладку бояр между полками в его исходном, «неповрежденном» виде, внеся одну «поправку»: давая Микуле Васильевичу полк правой руки, позднейший редактор обеспечил описанным в начале сражения силам симметрию: то, каким в действительности было уряжение полков на Куликовом поле, его не интересовало. Словом, считать эти данные О достоверными нельзя: они характеризуют «коломенский», а не «донской» разряд.

Обращает на себя внимание также необычная для текстов С фраза из Лиц.: «И выехал ис полку татарского травитися печенег». Эта «травля», которая происходила между отдельными воинами и небольшими отрядами, упоминается в некоторых летописных текстах и соответствует позднейшим «герцам», в которых воины демонстрировали свою военную удаль {11}. Это слово относится явно к военной лексике, что косвенно показывает непричастность к этому сообщению какого-либо духовного лица. Это тоже косвенно говорит о первоначальности данных Лиц. по сравнению с О и У.

7. Оригинально в Лиц. описано возвращение победителей с Дона. Во-первых, более четко и однозначно говорится о том, что Дмитрий Иванович подчинил в тот момент Рязань: «И мимо Рязани идучи, повеле князь великий своим Резань засти. Слышав же то Олгирд Литовский и рече себе: “Дарил меня Олег Резанский Москвою, а у себя свою Резань потерял и зле живот свой сконча”». При встрече Дмитрия в Коломенском говорится: «и воскликнувша вси: “многолетъствуй, господарь, на своей земле Руской и на Резанской”» (Л. 97/86об.-98/87, 101/90).

Во-вторых, прямо сказано о том, что по приказу самого великого князя был составлен синодик с именами всех павших в сражении: «И повеле князь великий гонцы послати по всей Руской области ко архиепископом, и епископом, и святителем иереом в монастыри ко архимо[нд]ритом и игуменом и во святую обитель живоначалныя Троицы к преподобному игумену Сергию, и ко всему священническому чину, повеле им о своем здравии Богу молити и о всем христолюбивом воинъстве, а убиенных за Доном сынов руских души их повеле в сенадик написати по всем монастыря[м] и церквам в наследие вечных благ да скончания миру и понихиды повеле по них служити и души их поминати» (Л. 99/88-100/99).

В-третьих, в общем контексте с вышеприведенной информацией содержится оригинальная хронология последнего похода. По Лиц., великий князь «поиде з Дону во град Москву месяца октября в 28 день, на память Стефана Саваита и святыя великомученицы Порасковгеи, нареченныя Пятницы», а прибыл «Дмитрей Ивановичь к Москве месяца ноября в 8 день, собор святаго архистратига Михаила», причем «гости сурожене и вси люди черные встретиша Дмитрея Ивановича Московского и всеа Русии в Коломенском, а митрополит Киприан «со всем вселенским собором» - на Котле (Л. 97/86об., 101/90-102/91). Все святочные датировки Лиц. точны, что исключает возможность описок.

Внешне такие даты выглядят крайне странно: по сравнению с данными, например, Печ. они опаздывают на целый месяц. Но важно то, что месяц - этот лунный, длиной 29 и 30 дней, а вовсе не привычный нам месяц солнечного юлианского календаря {12}. Поскольку подробное обоснование этого займет много места, ограничусь изложением итога: проведенное исследование показало, что датировки Лиц. есть плод исходных лунных датировок, которые существовали в первоисточнике; пересчет этот производился задним числом, и это косвенно свидетельствует в пользу подлинности того контекста, в который помещены эти датировки.

Об этом вполне определенно говорит и само содержание этого контекста: здравица «многолетъствуй, господарь» вряд ли придумана задним числом: Дмитрий Иванович после своей славной победы прожил совсем не долго - меньше 10 лет, о чем поздний сочинитель должен был знать, а потому вряд ли стал бы сочинять именно такой текст. Гораздо естественнее думать, что это свидетельство очевидца, которое было записано вскоре после сражения.

Точно так же нет оснований сомневаться в подлинности как двойного указания источника о покорении Дмитрием Рязани, так и свидетельства о составлении синодика: подтверждения этому сохранились в Л {13}.

Этими примерами дело вовсе не ограничивается. Более детальный текстологический анализ наверняка подтвердит, что Лиц. лучше, чем все прочие изданные к настоящему времени версии С, передает текст первоначального повествования о Куликовской битве. Тексты, до сих пор находившиеся в научном обороте, представляют собой плод позднейшей переработки исходной Повести. Исследователи, обнаруживая эти поздние черты, ошибочно делают на этом основании вроде бы логичный вывод о его позднем происхождении С. Лиц., представляет собой достаточно раннюю переработку изначальной Повести, в которой «религиозное» истолкование событий войны с Мамаем либо отсутствовало вовсе, либо было гораздо меньшим по своему удельному весу. Таким образом, в С надо четко отделять конкретное описание событий от ее публицистического обрамления: первое восходит к 80-м гг. XIV в., второе - к рубежу XIV-XV вв. Обоснование последнего утверждения - тема особого исследования {14}.

________________________

{1} Конкретные ссылки на нее можно найти только в работах А.К. Зайцева и А.Е. Петрова, вышедших совсем недавно . Однако их обращения к Лиц. являются точечными и не охватывают основное ее содержание.
{2} В этой книге вообще отсутствует ссылка на издание 1980 г.
{3} Далее в тексте даются только указания листов. Курсивом везде выделяются оригинальные и наиболее полные чтения. Из-за путаницы листов в рукописи приводится двойная – чернильная и карандашная нумерация листов. При передаче графики «оу» заменяется на «у», «h» – на «е», две точки над гласными передаются как «й», твердый знак в конце слов опускается.
{4} Богоявленский Голутвин монастырь был основан Сергием Радонежским . Точная дата не известна, однако найденный археологами фундамент белокаменного храма относится именно ко второй половине XIV в. . Поэтому свидетельство Лиц. можно считать подтверждением того, что монастырь этот возник еще в 70-е гг. XIV в.
{5} Такого рода повторы являются надписями к рисункам.
{6} «Ч» читается предположительно.
{7} «Первый», а не «передовой» полк – также в лицевом сборнике РГБ., собр. Музейное, № 3155. См.: .
{8} Здесь и далее форма «гсдрь» раскрывается как «господарь». Обоснование этому дала М. Агоштон .
{9} В обычных версиях С Семен Мелик говорит: «Уже Мамай царь на Гусин брод прииде и едину нощь имеем межу собою, наутрие бо имать приити на Непрядву» . Важно то, что в этом тексте пропущена «Кузьмина гать» и он проще варианта Лиц. Поэтому из двух формально возможных версий, предусматривающих упрощение текста (О, Печ. и др.) и его усложнение (Лиц.), предпочтение следует отдать второму: какой мотив должен был двигать редактором, чтобы так переделывать исходный текст? Скорее, переписчик, встретивший дважды упоминание о «Кузьминой гати», просто выбросил ее в одном случае, а прочие топонимы «передал» Мамаю.
{10} В У потерян глагол: «Того ради обратишася гнавшеи <…> трупия же мертвых обапол реки Непрядни, иде же была непроходна, сиречь глубока, наполнися трупу поганых» .
{11} Один из эпизодов Казанского взятия 1552 г.: «Государь же повеле своим полком брежно стояти, а с ними не битися и заповедаша ни единому человеку не ехати травитца» . Ссылку возможных скептиков на позднее происхождение этого текста вряд ли можно признать основательной: такого рода подробности могут содержаться только в очень развернутых описаниях битв, а таковых в летописях не так много.
{12} О методике пересчета см. .
{13} «Князь же Дмитрий про то въсхоте на Олга послати рать. И се внезапу приехашя к нему бояре рязанстии и поведашя, что князь Олег повръг свою землю и побежал и с княгинею, и с детми, и з бояры. И молиша его много о семь, дабы на них рати не послал, а сами биша ему челом и рядишася у него в ряд. Князь же послуша их и приим челобитье их, рати на них не посла, а на рязанскомь княжении посади свои наместники» ; «…и инии мнози, их же имена суть писана в книгах животных» .
{14} Этот вопрос подробно разбирается в Кн. 2 моей монографии .

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА:

1. Азбелев С.Н. Историзм былин и специфика фольклора. Л., 1982.
1а. Агоштон М. Великокняжеская печать 1497 г. К истории формирования русской государственной символики. М., 2005.
2. Альтшуллер Б.Л. Бесстолпные храмы XIV века в Коломне // Советская археология. 1977. № 4.
3. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т.4. М., 1980.
4. Дмитриев Л.А. Миниатюры «Сказания о Мамаевом побоище» // Труды отдела древнерусской литературы. Т.22. М.; Л., 1966.
4а. Дмитриев Л.А. Обзор редакций Сказания о Мамаевом побоище // Повести о Куликовской битве. М., 1959.
5. Журавель А.В. Лунно-солнечный календарь на Руси: новый подход к изучению // Астрономия древних обществ. М., 2002.
5а. Журавель А.В. «Аки молниа в день дождя». Кн. 1-2. М., 2010.
6. Зайцев А.К. Где находилось «место, рекомое Березуй», «Сказания о Мамаевом побоище» // Верхнее Подонье: Природа. Археология. История. Т.2. Тула, 2004.
7. Мазуров А.Б. Средневековая Коломна в XIV - первой трети XVI вв. М., 2001.
8. Народные русские сказки А.Н. Афанасьева. Т.2. Л., 1985.
9. Памятники Куликовского цикла. СПб, 1998.
10. Памятники литературы Древней Руси. XI - начала XII века. М., 1978.
11. Памятники литературы Древней Руси. XIV - середина XV века. М., 1981.
11а. Петров А.Е. «Александрия Сербская» и «Сказание о Мамаевом побоище» // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2005. № 2.
12. ПСРЛ. Т.2. М., 2000.
13. ПСРЛ. Т.6. Вып.1. М.,2000
14. ПСРЛ. Т.11. М., 2000.
15. ПСРЛ. Т.13. М., 2000.
16. ПСРЛ. Т.21. М., 2005.
17. ПСРЛ. Т.42. СПб., 2002.
18. Сказания и повести о Куликовской битве. Л., 1982.
19. Сказание о Мамаевом побоище. Лицевая рукопись XVII в. из собрания Государственного Исторического музея. М., 1980.
20. Шамбинаго С.К. Повести о Мамаевом побоище. СПб., 1906.

Читается за 8 минут

Князь восточной страны Мамай, язычник и злой преследователь христиан, решает по наущению дьявола идти на Русскую землю. Князь Олег Рязанский, ставленник Мамая, и князь Ольгерд Литовский, также присягавший Мамаю, узнав об этом, отправляют к Мамаю послов с богатыми дарами и заявляют о своей готовности присоединиться к его войску, ибо они надеются, что Мамай отдаст Ольгерду Москву и близлежащие города, а Олегу Рязанскому Коломну, Владимир и Муром. Олег и Ольгерд уверены в том, что князь Дмитрий Иванович Московский не решится выступить против Мамая и убежит из Москвы, оставив свои земли неприятелю. Прослышав о том, что Мамай с бесчисленным войском надвигается на Русь, князь Дмитрий посылает в Боровск за своим братом, князем Владимиром Андреевичем, а также за всеми русскими князьями, воеводами и служилыми людьми. Князь Дмитрий рассказывает митрополиту Киприану, что ни в чём не провинился перед Мамаем и выплатил ему дань, как следовало по уговору и даже сверх того. Киприан же советует князю смириться и послать Мамаю столько золота, сколько есть, а если Мамай и после этого пойдёт на Русь войной, то его поразит сам Господь, который дерзким противится, а смиренным помогает.

Князь Дмитрий слушается совета и посылает навстречу Мамаю Захария Тютчева, дав ему много золота. Однако Захарий, добравшись до Рязани, узнаёт, что князья Олег Рязанский и Ольгерд Литовский присоединились к Мамаю, и тайно посылает к Дмитрию гонца с этой вестью. Князь сообщает обо всём митрополиту Киприану и призывает к себе на службу воинов со всей Русской земли, чтобы они прибыли в Коломну на Успение святой Богородицы. Сам же князь Дмитрий вместе с братом и всеми русскими князьями отправляется к живоначальной Троице, к своему духовному отцу преподобному старцу Сергию. Тот окропляет его водой, освящённой с мощей святых мучеников Флора и Лавра, и говорит ему так, чтобы никто не слышал, что князь победит врага. По просьбе князя игумен Сергий даёт ему двух воинов из монашеской братии - Александра Пересвета и Андрея Ослябю.

Князь возвращается в Москву и, представ перед митрополитом Киприаном, тайно сообщает ему, что старец Сергий предрёк ему победу над врагом и благословил всё православное воинство. Благословив князя на поход против татар, митрополит посылает богосвященный собор с крестами, святыми иконами и освящённой водой во Фроловские, Никольские и Константино-Еленинские ворота, чтобы каждый воин вышел из них благословенным и окроплённым святой водой.

Добравшись до Коломны, князь распределяет полки, назначает им воевод и, взяв благословение от архиепископа коломенского Геронтия, переходит через Оку со всем войском, в молитве призывая на помощь своих родственников, святых страстотерпцев Бориса и Глеба. Князья же Олег Рязанский и Ольгерд Литовский, узнав о том, что князь Дмитрий с большим войском идёт к Дону против Мамая, начинают сомневаться в успехе похода Мамая: они не спешат присоединиться к его войску и выжидают исхода сражения. В то же время князья Андрей Полоцкий и Дмитрий Брянский, Ольгердовичи, нелюбимые своим отцом из-за их мачехи и принявшие святое крещение, узнают о том, что татары идут на Русь и решают присоединиться к православному воинству князя Дмитрия.

Князь, возрадовавшись, посылает в Москву митрополиту Киприану весть о том, что Ольгердовичи пришли к нему со своими войсками, а отца своего оставили. Князь Дмитрий советуется с братом Владимиром и с Ольгердовичами, переходить ли ему Дон или нет. Те убеждают его, что если он хочет твёрдого войска, то необходимо перейти Дон, ибо тогда ни у кого не будет мысли об отступлении. Русское войско переправляется через Дон, а разведчики сообщают, что татары уже близко и знают о том, что князь Дмитрий собрал против них большие силы. Князь ездит по полкам с воеводами и призывает воинов постоять за Русь и православную веру, не щадя жизни.

В ночь светоносного праздника Рождества пресвятой Богородицы Фома Кацибей, разбойник, которого князь Дмитрий за мужество отличил и поставил на реке Чурове для охраны от татар, удостаивается дивного видения. Бог, желая исправить Фому, показывает ему, как с востока движется большое облако, словно какие-то войска идут на запад, а с юга приходят двое юношей в светлых багряницах, с сияющими ликами и держат в руках острые мечи. Юноши грозно требуют ответа от предводителей войска, спрашивая их, кто позволил им нападать на их отечество, и всех их рубят мечами, так что ни один недруг не спасается. Фома наутро рассказывает о своём видении князю и с тех пор становится благоразумным и верует в Бога.

Князь Дмитрий отсылает своего брата князя Владимира вместе с Дмитрием Волынцем вверх по Дону в дубраву, чтобы они затаились там со своими полками. А в восьмой день сентября, в праздник Рождества пресвятой Богородицы, на рассвете, оба войска, русское и татарское, встают друг против друга на поле Куликовом. Земля страшно стонет, предрекая грозу, и поле Куликово прогибается, а реки выступают из берегов, ибо никогда не было в том месте такого несметного числа людей. Посланник от преподобного старца Сергия передаёт князю грамоты с благословением и хлебец пречистой Богородицы, и князь громогласно возносит молитву ко святой Троице и к Богородице и просит их помощи и заступничества. Потом князь, вопреки всем уговорам, садится на коня и встаёт впереди своих ратников, чтобы биться в первых рядах. На ступает третий час дня.

Из татарского войска выезжает злой печенег пяти сажен ростом, а с русской стороны, по велению игумена Сергия, выходит монах Александр Пересвет, вооружённый схимой. Они бросаются друг на друга, ударяются копьями и оба падают с коней замертво. Князь Дмитрий призывает своих воинов показать свою храбрость, и оба войска сходятся и начинается битва.

В седьмом часу татары начинают одолевать. Князь Владимир, затаившийся со своими воинами в дубраве, порывается выйти брату на подмогу, но Дмитрий Волынец удерживает его, говоря, что ещё не время. Когда же наступает восьмой час, их свежие силы нападают на татар, и те не выдерживают натиска и бегут с поля боя. Мамай призывает своих богов: Перуна, Салавата, Раклия, Хорса и своего пособника Магомета, но нет ему от них помощи. Он убегает, и ему удаётся уйти от погони.

Так победил татар князь Дмитрий милостью Бога и пречистой Божьей матери и помощью святых Бориса и Глеба, которых видел Фома Кацибей. Князя Дмитрия находят в дубраве, избитого и израненного, и он повелевает воинам похоронить товарищей, чтобы тела христианские не стали добычей диких зверей.

Русское войско стоит на поле брани восемь дней, пока воины хоронят своих ближних. А Мамай возвращается в свою землю, собирает оставшиеся силы и хочет снова идти на Русь войной, но узнаёт, что царь Тохтамыш с востока идёт на него. Тохтамыш разбивает войско Мамая на Калке, Мамай убегает в Кафу, утаив своё имя, но его опознают и убивают. Ольгерд, прослышав о славной победе князя Дмитрия, со стыдом возвращается в свои владения. Олег Рязанский, боясь, что князь Дмитрий пошлёт на него своё войско, убегает из своей вотчины, а когда рязанцы бьют челом великому князю, тот сажает в Рязани своих наместников.

Пересказала

СКАЗАНИЕ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ

Послы же, возратясь от царя к своим князьям, сказали им: «Царь Мамай приветствует вас и очень, за восхваление ваше великое, благорасположен к вам!» Те же, скудные умом, порадовались суетному привету безбожного царя, не ведая того, что бог дает власть кому пожелает. Теперь же - одной веры, одного крещения, а с безбожным соединились вместе преследовать православную веру Христову. О таких ведь пророк сказал: «Воистину сами себя отсекли от доброго масличного древа и привились к дикой маслине».

8 сентября 1380 года, когда Русь уже более ста лет находилась под татаро-монгольским игом, русские войска под предводительством великого князя московского Дмитрия Ивановича в битве на Куликовом поле разбили орды татаро-монгольского хана Мамая.

Д.С. Лихачев в статье «Мировое значение Куликовской битвы» пишет: «Куликовская победа не означала полного уничтожения ига, но (…) сделала несомненным для всех грядущее полное освобождение от национального порабощения».

Куликовская битва, будучи значительнейшим событием своего времени, послужила темой для нескольких литературных произведений юнца XIV-XV веков, известных в истории литературы под названием «Куликовского цикла». Центральное произведение этого цикла - «Сказание о Мамаевом побоище».

Слово «побоище» в то время имело иное значение, нежели теперь «Мамаево побоище» - это «победа над Мамаем».

«Сказание», посвященное реальному историческому событию, тем не менее обретает фольклорно-легендарные черты, по форме и по духу оно тесно связано с традиционньгмипроизведениямируссюгонародно-поэтическоготворчества. Оно получило большое распространение на Руси, до нашего времени дошло большое количество ее списков, больше, чем других произведений древнерусской литературы.

…Задумал безбожный хан Мамай, ненавистник Христовой веры, идти походом на Русь, как сделал это сто лет назад неистовый Батый, пожечь города и села, порушить Божьи церкви, истребить народ православный.

Собрал Мамай несметное войско и сказал своим воинам: «Пойдем на Русскую землю, разбогатеем от русского золота!» И двинулись мамаевы орды на Русь.

О грядущем нашествии первым на Руси узнал рязанский князь Олег. Он был обижен на великого князя московского Дмитрия Ивановича за то, что дед великого князя некогда отобрал у князей рязанских город Коломну и присоединил к Москве. Замыслил Олег Рязанский измену, решив вступить в союз с безбожным Мамаем.

Послал Олег к хану Мамаю большое посольство с богатыми дарами и грамотой. В той грамоте было написано: «Великому хану, вольному Мамаю, от Олега Рязанского, верного твоего слуги. Слышал я, господин, что ты хочешь идти на Русь, на князя Дмитрия Московского. Хорошо выбрал ты время, полна сейчас Москва золотом и серебром и всяким богатством тебе на потребу А князь Дмитрий - против тебя не воин. Как услышит он твое грозное имя, так уйдет в свои дальние вотчины - в Новгород Великий, на Белоозеро, или на Двину, а все московские богатства останутся тебе в добычу».

Другую грамоту Олег Рязанский послал князю литовскому Ольгерду: «Великому князю Ольгерду Литовскому-радоватися! Ведомо мне, что издавна желаешь ты, князь, в Москве княжить. Приспело теперь для этого время: грядет на Русь хан Мамай. Если мы с тобой к нему присоединимся, то отдаст он тебе Москву и другие города, а мне - Коломну, Владимир и Муром, которые лежат близко от моего княжества. Я уже послал к Мамаю богатые дары - пошли и ты. И напиши ему грамоту, а как - сам знаешь, ибо больше моего в этом разумеешь».

Ольгерд Литовский послушался совета князя Олега и отправил к Мамаю свое посольство. Оба изменника стали ждать, когда Мамай придет на Русь. Они надеялись, что великий князь Московский, Дмитрий Иванович, устрашенный, бежит из Москвы, и намеревались, дождавшись хана Мамая, встретить его с великими дарами и умолить уйти из русских пределов. Тогда изменники могли бы занять Москву, а Московское княжество поделить между собой.

Тем временем Дмитрий Иванович, узнав, что враги надвигаются на Русскую землю, не устрашился и не покинул Москвы, а стал готовиться к отпору.

Разослал он гонцов во все концы Русской земли, ко всем князьям, воеводам и боярам - и повелел им немедля собраться со своими дружинами в Москве.

Съехались в Москву князья и бояре, привели своих воинов. Пришел двоюродный брат великого князя Владимир Андреевич Серпуховской пришли князья Белозерские - Федор и Семен, пришел Андрей, князь Кемский, и Глеб Каргопольский, и Дмитрий Ростовский, и многие другие князья.

По всем московским улицам было слышно бряцанье доспехов, стук копыт, звон конской сбруи. Так много собралось в Москве войска, что не уместилось оно в городе и заняло окрестности.

Тут узнал Дмитрий Иванович от верных людей, что Олег Рязанский и Ольгерд Литовский заключили союз с Мамаем. Опечалился великий князь и воскликнул со слезами: «Когда враги творят нам всякие пакости, то знаем мы, что так и должно быть - на то они и враги. Но теперь друзья мои, близкие мои восстали на меня! Я им никакого зла не сотворил, любил их и награждал дарами. Пусть будет Господь их судьей!» Князь Дмитрий решил не дожидаться врага в Москве, а идти ему навстречу Прежде чем выступить в поход, Дмитрий Иванович отправился в монастырь святой Троицы, чтобы испросить благословения у праведного игумена Сергия Радонежского.

Сергий пригласил князя к монастырской трапезе. Во время трапезы прискакал к Дмитрию Ивановичу гонец с известием, что татары двинулись к Москве.

Князь заторопился и стал просить Сергия дать ему благословение Сергий окропил святой водой князя и его воинов и сказал: «Иди на битву с именем Божьим. Господь будет тебе помощникам и заступником, и ты победишь врагов!» Двое из монастырской братии, иноки Пересвет и Ослябя, в миру бывшие воинами, испросив благословения у Сергия, присоединились к княжьему войску Сергий сказал им: «Мир вам, братья! Не щадите жизни за веру православную!» Великий князь вернулся в Москву и встал во главе войска, готового идти на врага.

Проводить воинов вышли их жены. Плакала княгиня Евдокия, жена Дмитрия Ивановича, плакали прочие княгини и боярыни, прощаясь со своими князьями и боярами, плакали жены простых воинов, не зная, увидят ли они своих мужей живыми.

Дмитрий Иванович сказал: «Если Бог за нас, никому нас не одолеть!» Сел великий князь на коня, сели на юней все князья, бояре и воеводы - и русское войско выступило в поход. Выждили воины из Москвы тремя воротами - Фроловскими, Нигольскими и Константиновскими. Князь Дмитрий разделил войско на три части и приказал идти по трем дорогам, потому что одна дорога не вместила бы всего войска, так велико оно было.

Из своего высокого терема смотрела княгиня Евдокия, как по зеленому берегу Москвы-реки идет, удаляясь, войско Дмитрия Ивановича.

Местом встречи была назначена Коломна. Там, на широком поле, великий князь сделал смотр войскам, и сердце его исполнилось радостью - велика русская сила!

Двинулись дальше, переправились через Оку и вступили в Рязанские земли - владения изменника Олега Рязанского. Дмитрий Иванович строго-настрого запретил каждому воеводе и всем воинам чинить обиды жителям Рязанской земли.

Меж тем Олег Рязанский узнал, что идет князь Дмитрий против Мамая во главе великой силы, что идут с ним воины со всей Русской земли.

Испугался Олег Рязанский, раскаялся в своей измене: «Горе мне, окаянному! Не только отчину свою я потерял, но и душу погубил. Земля не станет меня носить за то, что вместе с нечестивыми ополчился я на православную веру! Рад бы я сейчас присоединиться к великому князю, да не примет он меня, потому что ведает об измене моей!» И не пошел Олег на помощь Мамаю.

А Ольгерд Литовский, как было уговорено с Олегом, уже шел со своими полками, чтобы присоединиться к мамаеву войску Но возле города Одоева он получил известие о великой силе, собранной князем Дмитрием, и о том, что Олег Рязанский испугался выступить против этой силы. Сказал Ольгерд в досаде: «Когда нет у человека своего разума, нечего надеяться на чужой. Послушался я Олега, а он и меня с толку сбил, и сам пропал!» Ольгерд решил не двигаться дальше, а оставаться на месте - и выжидать, чья будет победа.

Тем временем русское войско подошло к Дону Дмитрий Иванович послал в степь двух лазутчиков, и они добыли «языка» - татарина из придворных самого хана Мамая.

Великий князь спросил у пленного: «Много ли силы у хана и скоро ли он прибудет к Дону?» Татарин ответил: «Никому не сосчитать ханских воинов, потому что их многое множество, а будет хан на Дону через три дня».

Стал великий князь держать совет со своими воеводами: «Здесь ли нам ждать Мамая или переправиться через Дон, где впадаете в него Непрядва-река, и встать на том берегу, на Куликовом поле?» Сказали воеводы: «Государь, переправимся через Дон! Если будет у нас за спиной река - накрепко будем стоять, потому что отступать некуда. Победим татар - все честь примем, а погибнем - общую смертную чашу изопьем, все - от князей до простых ратников».

Переправилось русское войско через Дон и встало на том берегу, ожидая врага.

На другой день прискакал из степи разведчик и сказал: «Совсем уже близко татары. За ночь дойдут они до Непрядвы-реки».

Повелел Дмитрий Иванович строиться русским полкам в боевой порядок, чтобы все запомнили, кому где надлежит завтра стоять, а полк брата своего, Владимира Андреевича, отправил вверх по Дону, чтобы укрылся он в засаде, в густой дубраве - и мог неожиданно ударить на врага. Воеводой засадного полка князь назначил мудрого и опытного Дмитрия Боброка-Волынца.

Выехал великий князь на высокий курган, обозрел оттуда русское войско. Колышется оно, как неоглядное море, реют по ветру знамена, словно облака в небе, блистают шлемы, будто солнце в погожий день.

Сказал князь воинам: «Братья мои милые! Близится ночь, а завтра будет грозный день. Мужайтесь и крепитесь, и уповайте на Бога. А меня простите, братья, и в этой жизни, и в будущей, ибо неизвестно, что будет с нами».

Наступила ночь, теплая и тихая. Не спится князю Дмитрию Ивановичу, не спится старому воеводе Боброку-Волынцу Сказал воевода князю: «Садись, государь, на коня, поедем в поле».

Выехали они на место завтрашней битвы, остановились между двух станов - русского и татарского. С татарской стороны слышен шум и крик, и стук, и скрип колес, словно съезжается народ на торг. Позади татарского стана волки воют, ворони грают, орлы клекочут. На Непрядве-реке гуси-лебеди крыльями плещут, как перед великой грозой. А над русским станом - тишина, и в небе над ним - свет, будто заря занимается.

Сказал Боброк-Волынец: «Доброе это знамение!» Потом старый воевода сошел с коня, припал ухом к земле. Долго слушал, а когда поднялся, то поник головой.

Спросил великий князь: «Что услышал ты, воевода?» Ответил Боброк-Волынец: «Плачет земля на два голоса. Один голос - как у старой матери. Причитает она на чужом языке над детьми своими. Другой голос - девичий. Плачет девица, словно свирель жалобная. Это знамение сулит нам победу, но много русских воинов поляжет в бою».

На восходе солнца пал на землю густой туман. Не видно в тумане ни русского, ни татарского войска. Но вот зареяли над туманом знамена, с обеих сторон взыграли боевые трубы. Вышли оба войска навстречу друг другу От великой тяжести прогибается поле Куликово, реки выходят из берегов.

Князь Дмитрий Иванович, облаченный в булатные доспехи, объезжал полки и говорил воинам, ободряя их к бою: «Братья мои милые! Встаньте за веру православную, за святые церкви! Не смерть вы обретете, а жизнь вечную!» Затем вернулся князь к своему знамени, переменил коня, снял княжеское оплечье, надел простое платье - и встал в ряды воинов.

Закричали князья и бояре: «Не подобает тебе, великому князю, самому биться! Тебе, государь, подобает стоять на высоком месте и оттуда смотреть, как мы, слуги твои, свою службу несем».

Дмитрий Иванович ответил: «Братья мои! Не хочу за вашими спинами хорониться. Если погибну - то с вами, если жив останусь - с вами же!» Туман рассеялся, и стало видно поле Кулиюво от края до края. Двинулись русские полки на врага. Татары навстречу идут, словно темный лес. Негде им развернуться - сами от своей тесноты задыхаются.

Хан Мамай с четырьмя ордынскими князьями с высокого холма наблюдал за началом сражения.

По обычаю, бой подобало начать поединком. Из рядов татарского войска выехал богатырь по имени Челубей и остановился, ожидая противника. Инок Пересвет, что был в передовом полку, воскликнул: «Я готов сразиться с ним! Молитесь за меня, братья!». Он пришпорил коня и устремился к поскакавшему ему навстречу Челубею. Так крепко сшиблись они, что едва не проломилась под ними земля - и оба упали с коней мертвыми.

Закричали русские воины: «С нами Бог!» И началась великая битва.

Поперек поле Куликово - тридцать верст, в длину поле Куликово - сорок верст, но тесно на нем могучим ратям. Сверканье мечей слепило глаза, будто солнце, копья стучали подобно грому небесному. Потекли по полю кровавые реки, встали кровавые озера.

Но вот - за грехи наши - стали одолевать нас поганые. Как скошеная трава, падали русские воины под копыта вражеских коней. Сам великий князь Дмитрий Иванович был тяжко ранен. Отовсюду наступали татарские полки, а русских становилось все меньше и меньше.

Князь Владимир Андреевич и воевода Боброк-Волынец видели это из засады. Вскричал Владимир Андреевич: «Воевода! Чего мы ждем? Скоро не к кому будет идти нам на помощь, ибо все погибнут!» Ответил Боброк-Волынец: «Еще не время, князь! А как придет наш час - всемерно воздадим врагам!» Со слезами молился Владимир Андреевич Господу: «Боже, отец наш! Мало показнив нас, много помилуй! Не дай торжествовать врагам нашим!» Плакали воины засадного полка, глядя, как гибнут их товарищи, и рвались в бой, но Боброк-Волынец удерживал их, говоря: «Немного уж ждать нам осталось!» Наконец, татары стали изнемогать, и тут, по Божьему соизволению, переменился ветер - подул русским в спину, татарам - в лицо.

Сказал Боброк-Волынец: «Приспело время!» Громким голосом воззвал князь Владимир Андреевич: «Братья мои и друзья, князья и бояре и все силы русские! За мною, на битву!» Словно ясные соколы на журавлиное стадо ринулись воины из зеленой дубравы. Падают под их мечами татары, как трава под косой, как лес под налетевшей бурей.

Закричали татары: «Горе нам, горе! До сего часа меньшие с нами бились, а теперь старшие бойцы пришли!» - И обратились татары в бегство.

Увидел хан Мамай, что войско его разбито, вскочил на гоня и с четырьмя ордынскими князьями ускакал в степь. Погнались за ним русские воины, да не догнали, потому что у Мамая и его князей кони были свежие, а у русских - уставшие в бою.

Так закончилась великая Куликовская битва.

Владимир Андреевич встал под великокняжеские знамена и велел трубить сбор.

Воины, кто остался жив, начали собираться под знаменами своих полков. Ехали они со всех сторон Куликова поля и пели стихи - мученические и богородичные.

Но ни с какой стороны не приехал к своему знамени князь Дмитрий Иванович. Долго ждал его Владимир Андреевич, потом, рыдая сердцем, отправился искать великого князя, расспрашивая, кто и когда видел его в последний раз.

Сказал один воин: «Я видел князя в пятом часу. Крепко бился он с врагами своей палицей».

Другой воин сказал: «Я видел его в шестом часу. Он один сражался против четырех татар».

Сказал третий: «Я видел Дмитрия Ивановича перед тем, как ударил засадный полк. Был князь пеший, тяжко раненый».

Тогда все, кто мог ходить - и князья, и бояре, и простые воины - разошлись по всему Куликову полю искать среди убитых Дмитрия Ивановича - живого или мертвого.

Два молодых воина спустились к реке - и увидели великого князя, лежащего под иссеченной березой. Тяжко страдал он от раны, но был жив.

Быстро разнеслась радостная весть по полю. Собрались перед Дмитрием Ивановичем князья и бояре, низко ему поклонились и сказали: «Радуйся, государь наш, ибо ты победил врагов!» От такой вести вернулись к великому князю силы. Поднялся он на ноги и возблагодарил Бога: «Велик Господь и чудны дела Его!» Подвели князю коня. Он сел в седло и поехал через поле Куликово. Не видно на поле порожнего места, все оно усеяно телами павших. Множество полегло русских воинов, всемеро больше - татар.

Едет Дмитрий Иванович по полю - и слезы омывают его лицо.

Вот лежат восемь князей Белозерских, а рядом - углицкий князь Роман и четверо его сыновей, вот пятеро князей Ярославских, и князья Догобужские, и Глеб Иванович - князь Брянский, и Михаил Андреевич Бренок, и Тимофей Валуй, с ним - дворецкий его Иван Кожухов, и Троицкий инок Пересвет, а простых воинов - без числа.

Двенадцать дней оставалось русское войско на Дону, двенадцать дней разбирали тела убитых.

Князей, бояр и дворян отвезли в их вотчины к женам и детям, а простых воинов похоронили здесь же, на Куликовом поле. Выкопали для них триста тридцать братских могил, сверху насыпали высокие курганы.

Сказал князь Дмитрий Иванович: «Прощайте, братия! Суждено вам лежать на поле Куликовом, между Доном и Непрядвой-реюй. Сложили вы головы за святую веру христианскую. Вечная слава вам, и вечная память!» Всего же пало на Куликовом поле русских воинов полтретья от ста тысяч и еще три тысячи, а в живых осталось пятьдесят тысяч.

С великой славой вернулось русское войско в Москву.

Князь Дмитрий Иванович за победу над татарами на берегу Дона получил прозванье - Донской, а его брат Владимир Андреевич - Храбрый.

Здравствуйте Господа! Пожалуйста, поддержите проект! На содержание сайта каждый месяц уходит деньги ($) и горы энтузиазма. 🙁 Если наш сайт помог Вам и Вы хотите поддержать проект 🙂 , то можно сделать это, перечислив денежные средства любым из следующих способов. Путём перечисления электронных денег:

R819906736816 (wmr) рубли.
Z177913641953 (wmz) доллары.
E810620923590 (wme)евро.
Payeer-кошелёк: P34018761
Киви-кошелёк (qiwi): +998935323888
DonationAlerts: http://www.donationalerts.ru/r/veknoviy

Полученная помощь будет использована и направлена на продолжение развития ресурса, Оплата хостинга и Домена.

Сказание о Мамаевом побоище Обновлено: Февраль 9, 2018 Автором: admin